Во имя жизни

В половине десятого явился Бимби Эскурдиа, перепуганный донельзя.

— Менчу, детка, это похоже на конец света! Я думал, я не доберусь. На Тафт-авеню и в Эрмите идет настоящее побоище. Два раза останавливали мою машину, понадобился весь мой шарм, чтобы меня пропустили! Что происходит с нашей страной?

Бедный Бимби не пришел в себя даже после двух порций сангрито.

— Менчу, детка, можешь считать меня ужасным человеком, но, радость моя, если я не попаду в постель, я просто свалюсь с ног, нервы не выдерживают, а потом, я думаю, все равно сегодня никто не придет, это трагедия, это катастрофа, мне за тебя очень больно, детка, что так вышло с твоим очаровательным вечером, но, если я сейчас же не лягу, завтра я не человек; поэтому я с тобой прощаюсь и еще раз тебе говорю, это ужас, что погублен твой вечер, а мы с тобой столько сил положили, чтобы всем было весело. Спокойной ночи, Менчу, детка, и ты не против, если я пришлю счет завтра с утра пораньше?

К десяти ввалилась кучка молодежи, но никто не проявил интереса к декорациям на лужайке, а все поднялись наверх, заперлись в комнатах детей и там танцевали под стерео.

В половине одиннадцатого приехала Ширли Сантамария.

— Что творится, Менчу, дорогая моя? Где гости? Я думала, что приехала очень поздно. Ты меня прости, понимаешь, нужно было сдать материал. Кстати, не забыть проверить, правда ли, что дочка Иразу вышла замуж в Испании. Ненето и Марита здесь?

— Нет, — ответила Менчу Пардо.

— Не пришли?

— Никто не пришел, — ровным голосом объяснила Менчу.

Ширли Сантамария ошалело обвела взглядом лужайку. На нее, выстроившись в линейку, смотрели официанты. Один из музыкантов, играя, тоже глядел на нее. Моне с полным бокалом в руках, улыбаясь, шел к ней через лужайку. На его голове красовалась изодранная соломенная шляпа.

— Никто не пришел? — спросила Ширли, изумленно подняв брови.

— Никто, — пожал он плечами.

Ширли повернулась к Менчу Пардо, застывшей на нелепой бамбуковой скамье.

— Но, Менчу, дорогая, а вся эта еда! Что вы собираетесь делать со всей этой едой?

— Не знаю! И знать не хочу!— завизжала Менчу Пардо, вскакивая со скамейки.— Пускай все выбросят! Сожгут! Свалят в бассейн! Мне все равно!

Она с рыданиями бросилась в дом.

Моне Пардо плюхнулся на скамейку. Ширли Сантамария глянула на него и положила руку ему на плечо.

— Не переживай, Моне,— сказала она.— Я все сделаю.

На другой день в вечернем выпуске появилась колонка светской хроники Ширли Сантамария. В ней говорилось:

«Экстравагантные богачи отнюдь не так бессердечны, как их изображают. Вот утешительный тому пример. Вчера Рамон и Кармен Пардо отмечали 24-ю годовщину свадьбы, и хоть Менчу Пардо славится умением собирать сливки общества на вечера, которые она устраивает с большой выдумкой, в этом году она решила не приглашать гостей. «Сейчас у людей нет настроения ходить на приемы»,— говорит Менчу, которую серьезно тревожит проблема волнений среди студенчества и городских низов.

Но тем не менее Моне и Менчу Пардо отметили двадцатичетырехлетие чрезвычайно оригинальным образом. Вместо обычного вечера для людей их круга они устроили прием для тех, кого принято называть «неимущими». Бедняки из квартала незаконного заселения неподалеку от особняка Пардо были приятно поражены, когда вчера вечером в их квартале появилась длинная череда официантов с подносами — это было угощение, присланное Моне и Менчу Пардо! И заметьте себе, не макароны, не бутерброды, а изысканные блюда: от индейки до мяса на углях! Уж если Моне и Менчу устраивают прием — пускай это будет «антиприем», как в этот раз, все делается по высшему разряду!