Во имя Зоны

Генерал не улыбался, и Цыган увидел в его глазах… Что за чувство это было? Цыган не был уверен, одно ему стало ясно: он все-таки сумел задеть мясника за живое, и теперь тот не отступится, пока не превратит пленника в животное, в послушную собаку, которая будет лизать ему руки…

Тело бунтовало, все в нем тянулось вперед, к вожделенному куску, каждая клеточка требовала пищи, голова кружилась от голода и слабости. Всего-то и надо протянуть руку и вырвать сардельку из пальцев Протасова. Он и держит-то некрепко… «Из рук хозяина, — сказал себе Цыган. — Не для того меня Ма воспитывала…»

А для чего? Чтобы он сдох тут, в этой неудобной клетке, в позе эмбриона, под злорадным взглядом Протасова? Если он возьмет еду сейчас, у него появятся силы, чтобы противостоять генералу, а если откажется — одолеет слабость, он через несколько дней от истощения не будет способен ни к какому сопротивлению… В желудке громко заурчало. Генерал улыбнулся.

Цыган опять ощутил укол унижения. Сил на достойный ответ не было, поэтому он просто показал мучителю фак.

Протасов сухо усмехнулся, будто ничего другого не ждал, бросил кусок перед клеткой, так, чтобы Цыган при желании мог достать, но надо было постараться дотянуться, — и вернулся к письменному столу. Вошел военстал.

— Принесите сюда мой ужин, да побыстрее, — приказал ему Протасов. Тот кивнул и снова удалился. Генерал сел в кресло, потирая руки. Цыган проклял все на свете.

Минут через пять явился тощий повар с недовольным лицом, уже известный Цыгану, принес поднос, накрытый полотенцем. Там оказались судки из нержавейки и тарелки с приборами. Повар стал открывать судки один за другим и раскладывать еду по тарелкам. Рамир отвернулся, но запах! Божественный, невыносимый аромат мяса с картошкой преследовал его. Мясо еще скворчало. Потом запахло зеленью и уксусом. Послышалось бульканье — что-то наливали. Затем повар вышел, и послышались звуки, какие бывают, когда кто-то режет что-то на тарелке столовым ножом.

— Приятного аппетита! — громко сказал Протасов и начал есть.

Ел генерал тихо, аккуратно, и это было невыносимо. У Цыгана от запаха еды кружилась голова. О, сейчас он мог бы проглотить два, нет, три таких ужина! И запил бы добрым бокалом сухого вина. А на десерт — пятьдесят граммов коньяка с лимоном и хорошую сигару. Или черт с ним, сойдет и сигарета, зато лимон обязательно с кофе и щепоткой соли.

Дьявол. Цыган поднялся… то есть хотел подняться, но стукнулся макушкой о плиту, с трудом сдержал ругательство и сел в позу полного равнодушия и наслаждения жизнью — прислонившись к стене, согнув колени, упираясь ногами в решетку — хотя копчик уже болел нестерпимо, мышцы затекли и ныли.

— Зачем тебе все это, Протасов? Чего ты добиваешься? Генерал тщательно прожевал, проглотил, промокнул губы лежащей на коленях белоснежной салфеткой, отпил из стакана — возможно, что и вино или компот вишневый (Цыгану при мысли об этом скрутило желудок), — и ответил, отрезая новый кусочек мяса:

— Скоро ты перестанешь задавать вопросы и начнешь вы- полнять команды.

Смотреть, как ест генерал, и разговаривать с ним пересохшим ртом было пыткой. Но самое страшное началось, когда Протасов ушел, не удостоив пленника взглядом. Злой повар вновь появился, собрал посуду на поднос и скрылся, охранник проверил, крепко ли закрыты окна, выключил свет, вышел и запер за собой дверь. Ключ повернулся в замке, послышались удаляющиеся шаги, голоса в коридоре, затем хлопнула еще одна дверь — и Цыган остался в темной лаборатории… наедине с сарделькой. Он помнил, куда она упала. Кусочек еще источал слабый, но несомненный аромат.

Цыган лег на бок лицом к стене, спиной к сардельке, подтянув колени к груди, однако запах еды дразнил, щекотал ноздри, выводил из себя. Желудок бунтовал, кричал, ходил ходуном — сдерживать себя становилось все труднее.

Хуже всего, что эта партия в любом случае осталась за генералом. Если Цыган сожрет кусок — он распишется в собственной слабости и будет унижен. Если нет… Что ж, Протасов скажет: «Правильно, воспитанный пес ест только из рук хозяина».

Цыган не скоро заснул, пожираемый голодом; сон был тревожный, поверхностный. Мышцы ломило, он крутился, пытаясь как-то распрямить затекшие члены, но пространство не позволяло, и между прутьев ноги не пролезали.

Утром его вытащили из клетки, надели наручники, поставили в клетку миску с водой и втолкнули обратно. Сопротивляться сил уже не было, но пить он не стал, опрокинул миску и лег головой в другой угол, мучительно чувствуя воду всем телом и кляня себя последними словами — не вслух, конечно.

Он чувствовал себя больным — в горле саднило, голова болела и кружилась иногда, тело охватила слабость. Генерал позавтракал здесь же — Цыгану было уже почти все равно, — и продолжил опыты. Крики новой жертвы вонзались в мозг, вызывая скорее раздражение, чем сочувствие. Рамир понимал, что долго не выдержит. Он заснул и не знал, удачным ли был этот опыт.