Во славу русскую

Ровно также германцы, представители романтической нации, давшей человечеству Гейне, Гёте, Шиллера, вдруг сложили из своих тел и душ пирамиду, имя ей — нацизм. Если бы Гитлера придавили до 1933 года, нет никакой гарантии, что при иных вождях НСДАП захватила бы штурвал, всё же Адольф превосходил однопартийцев в умении бороться за власть, не брезгуя никакими методами. А вот в районе сорокового года его устранение вряд ли что-то поменяло бы. Фюрером германской нации объявили бы кого-то другого из нацистских бонз, история покатилась бы заданному им пути: с нападением на СССР, с объявлением войны Соединённым Штатам.

Фантастика, конечно, что Пестель так быстро построил «вертикаль власти» на руинах прежней, сметённой революцией. Но в какой-то мере ему проще, чем Гитлеру. Русь давно растеряла вечевые традиции Великого Новгорода и Пскова, народ привык к «твёрдой руке» и ахнул от того, как декабристы её отрубили. Пестель без затей отрастил новую властную конечность и трахнул сомневающихся по башке, чтоб всем было ферштейн: рука в достаточной мере и твёрдая, и скорая на расправу.

Груня поплакала немного да уснула, не зная главного — ехать я решил уже на следующее утро.

В темноте пахло домом, уютом. Пахло волосами жены. Чуть кислым: девочки пролили молоко, пытаясь напоить котёнка. Пахло всем тем, от чего не хочется уезжать в неизвестность.

Но — надо!

Глава 5

Как же не хватает здесь самолётов… Или хотя бы железной дороги. Путь к Волге растянулся на два месяца. Рождество встретил в дороге, в Москве останавливаться не решился, даже со Строгановым не захотел встречаться. Что бы не творилось у него в душе, Александр стал подручным и правой рукой узурпатора, за проделки лиходеев из К.Г.Б. ему отвечать, а не только Бенкендорфу и иже с ним.

Заехал только в Замоскворечье к старшему Строганову — Григорию Александровичу. Тот горестно поведал: диктатура не всех убила физически, многих морально, что, быть может, ещё трагичнее, — растоптала, перекроила по своим лекалам, приучила действовать по приказу, а не по велению совести. Старшие сыновья также оставили службу. Подумывают уехать из Москвы. Куда? Да в тот же Нижний Владимир, лишь бы дальше от пестелева вертепа.

У меня на языке вертелось сказать: я это, я! Из-за меня Россией правит банда Пестеля, а не император Николай. И всего-то я помог августейшей семье наследника родить… Вот как благое дело боком вышло!

Нужно было не за океаном отсиживаться, а ехать в Санкт-Петербург накануне «Великого Декабря». Совсем не обязателен был арест заговорщиков с расправой, отправили бы их нести службу подальше от города в дни коронации и присяги да присматривали потом. Тем более знали же во дворце про их тайные обчества-сообчества, только вот — недооценили… Уверен, нашлись бы, кто ко мне прислушался.

А через два месяца закономерно вылез на поверхность отечественный Наполеон, только не корсиканец, а германец. При нём казнили главных участников переворота, Дантонов-Маратов-Робеспьеров русского розлива.

Когда полозья моего верного дормеза, на зимнее время — на санном ходу, зашуршали по снежной улице Нижнего Владимира, шёл февраль. Я как раз поспел к очередному «великому» празднику — годовщине занятия Пестелем кресла председателя Верховного Правления. Первым делом в феврале 1826 года новоявленный фюрер отменил выборы во Всероссийский учредительный конгресс, точно так же, как большевики в Беларуси 1917 года разогнали Всебелорусский съезд, а потом в Петрограде Учредительное собрание. Караул устал… У известной версии истории, о которой вещали учебники моей юности, появился такой зловещий приквел.

Надо сказать, что к зиме строгановские сатрапы извели самые очевидные проявления недовольства, жизнь вернулась в практически нормальное русло. В моей реальности через год после пришествия Ульянова во власть уже полыхала Гражданская война.

Во Владимире купеческие старшины да заводчики праздничный день пропустить не могли. Теперь, с упразднением сословий, они по полному праву хаживали в бывшее губернское дворянское собрание, отныне — только губернское. Когда ещё вместе собраться и чарку опрокинуть, не оглядываясь на Вышнее Благочиние, усматривающее в любом собрании тайное общество?

Там Павел Николаевич Демидов, купец и заводчик из династии Демидовых, местных Рокфеллеров, принимал гостей с Урала и всей губернии. На меня глядел настороженно: известно, что я — птица провластного полёта, в июле мандатом от Пестеля размахивал, требуя менять рублёвые ассигнации на золото по прежнему курсу. Вскоре внимание Демидова отвлеклось на другого гостя, ростом мне по грудь.

— Александр Сергеич, душа моя, вы с Болдина съехали? Надзор же за вами! А как в Сибирь приговорят?

— Пустое, Пал Николаич, — ответствовал чуть пьяный поэт. — Иль не имею я права во имя праздника вседержавного кутнуть за здравие вождя? Куда шампань унёс, лакей-каналья?