Во сне и наяву

– Почему? – удивилась я.

– Потому что у тебя была серьезная операция. Очень серьезная, я вовсе не преувеличиваю.

– Но я… поправлюсь? – заволновалась я.

– Поправишься. – Доктор-артист захлопнул карту и встал. – Только вот детей у тебя больше не будет. – Он вздохнул и, не глядя на меня, вышел из палаты.

Я попыталась осознать то, что он только что сказал. Не будет детей? Совсем? Никогда? А зачем они мне, эти дети?

Я подумала о матери, которая ненавидела каждого из моих братьев, называя их вшивыми котятами. Они могли часами лежать мокрыми и голодными – их никто не кормил, кроме меня и Макаровны. Когда они орали с голоду, мать на полную катушку врубала радио.

Мне приблизительно нарисовалось будущее: я выучусь, найду хорошо оплачиваемую работу, заберу Толика из интерната, и мы будем жить-поживать. Я буду заботиться о нем как о ребенке – ведь это ему необходимо. И не нужно нам никаких детей!

Медсестра, находившаяся в палате, глядела на меня с сочувствием и интересом. Я постаралась принять безмятежный вид.

Нечего меня жалеть! Наоборот – у меня все хорошо. Скоро я поправлюсь, вернусь в интернат, буду прилежно учиться, чтобы поступить в институт. А на то, что говорил красавец-врач, мне наплевать с высокой колокольни!

25

Несмотря на боевой настрой, я шла на поправку гораздо медленней, чем мне того хотелось.

Проклятая температура никак не хотела снижаться, будто застряв на отметке «тридцать семь и пять». Мне кололи сначала один антибиотик, затем другой, давали какие-то таблетки, а ртутный столбик в четыре часа дня упрямо лез вверх, минуя положенную нормами границу.

Так продолжалось три недели. За это время я успела настолько соскучиться по Толику, что была готова нарочно стряхивать градусник, прежде чем отдать его медсестре.

Однако всему плохому когда-нибудь приходит конец. Наступил день, когда, взглянув на термометр, я едва не закричала от радости: ртуть стояла ровно на отметке «тридцать шесть и шесть десятых».

Боясь поверить в свое счастье, я снова сунула градусник под мышку, а когда вынула, убедилась, что не ошиблась.

– Ну, слава богу. – Сестра, собиравшая градусники, весело улыбнулась. – Теперь Иван Александрович тебя точно выпишет. Залежалась ты у нас, пора уже.

Врач действительно утром осмотрел меня и велел готовиться к выписке. Днем приехала Жанна, собрала мои вещички, посадила в интернатскую «Газель» и повезла прочь из больницы.

Интернат встретил меня тишиной и пустотой: пока я болела, наступил июнь, и половина воспитанников разъехалась на каникулы. Однако я не сомневалась, что Толик остался на месте – к бабке своей он ни за что бы не поехал, а больше деваться ему некуда.

Я поднималась по ступенькам на третий этаж, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Бегать мне категорически запретили и вообще велели избегать резких движений и физической перегрузки.

Сердце бешено стучало от радостного ожидания. Я толкнула, как всегда, плотно прикрытую дверь палаты и застыла от удивления.

Толик был тут как тут, но не один. На соседней кровати, обычно пустовавшей, сидел худенький, по самые уши закованный в гипс паренек. Откуда он взялся здесь за время моего отсутствия?

– Ты? – довольно равнодушно проговорил Толик, глянув в мою сторону. – Здоро́во.

– Привет. – Я застыла в дверях, не зная, как лучше поступить. Мне отчаянно хотелось броситься ему на шею, но я опасалась при незнакомце.

– Как самочувствие? – спросил Толик.

– Нормально.

– Познакомься: это Игнат. Мой новый сосед.

– Очень приятно. – Худенький приветливо улыбнулся и хотел подняться, но Толик жестом остановил его:

– Сиди. Она сама подойдет. Подойди, Василиса.

Я привычно пересекла палату. Паренек протянул мне руку.

– Будем знакомы.

– Будем. – Я села на свободный стул.

Толик молчал, думая о чем-то своем. Игнат смотрел на меня во все глаза, точно на заморское чудище. Я с каждой секундой чувствовала себя все более неловко.

Парень точно не собирался никуда уходить, и Толика, кажется, вовсе не тяготило его присутствие. Наоборот, новенький ему явно нравился. Я впервые видела, чтобы он относился к кому-нибудь с подобным дружелюбием.

Мне не терпелось узнать, собирается ли он избавиться от соседа, а если нет, то как думает осуществлять наши дальнейшие встречи. Однако сделать это было невозможно.

Мы посидели еще немного, поддерживая вялый и пустой разговор, пока я ясно не поняла, что пора уходить.

– Ты куда? – со скукой в голосе поинтересовался Толик, увидев, что я встаю.

– Пойду разберу вещи.

– Иди, конечно, – легко согласился он.

– Потом придешь еще? – с надеждой спросил Игнат. Я видела, что он запал на меня с первого взгляда, и меня это несказанно раздражало.

– Не знаю, – холодно ответила я, – может быть.

– Приходи, – попросил он, не заметив моего неприязненного тона.

Я быстро глянула на Толика, но его лицо было непроницаемым и отчужденным.

– Пока. – Я вышла в коридор.