Во сне и наяву

– Ой, боже мой, что же это такое? – Жанна кинулась к моей постели. – Что ж такое? Как же это ты, рыбка моя золотая, а? – Она глянула на темную, как деготь, лужу на полу, и ее лицо исказила гримаса. – Доктора надо, срочно! Вызывайте «Скорую»!

Соня, кивнув, скрылась в коридоре. Анфиса и Жанна суетились вокруг меня, подкладывали под голову подушку, щупали пульс. Я из последних сил пыталась сообразить, что стану врать в ответ на их расспросы. Но почему-то они ничего не спрашивали и вообще мало говорили – только между собой, отрывистым шепотом.

Потом пришла Марина Ивановна, сделала мне укол, и боль стала понемногу затихать. А кровь все текла и текла, и глаза мои сами собой начали слипаться. Мне больше не было холодно, наоборот: тело ощущало уют и покой. Голоса Анфисы, Жанны, Марины Ивановны сначала отдалились, а затем и вовсе пропали.

Во сне я чувствовала, как меня поднимают чьи-то руки и несут, слегка покачивая в такт шагам. Потом я перестала понимать и оценивать происходящее, осталось лишь плавное покачивание – туда-сюда, как на ласковых, теплых волнах. Туда-сюда…

24

…Я очнулась. Надо мной белел потолок, в просторное больничное окно ярко светило полуденное солнце.

Боли больше не было. Непередаваемое блаженство: лежать и чувствовать, что у тебя ничего не болит.

Я пошевелила рукой, и она показалась мне совершенно чужой, то же самое с ногой. Я откинула одеяло. На мне была белая рубашка, достававшая до колен, и больше ничего.

– Зачем раскрылась? – произнес строгий старческий голос, и передо мной возникло морщинистое лицо с ввалившимся беззубым ртом. – А ну, накройся, не безобразь.

Коричневые сморщенные руки вернули одеяло в прежнее положение.

– От дура-девка, – прошамкала старуха. – Сама себя наказала.

Я не поняла, о чем она говорит. Может быть, Марина Ивановна решила выгнать меня из интерната? Но санитарке-то откуда это известно?

– Можно мне встать? – спросила я.

– Нет, конечно, – отрезала старушенция. – Куда тебе вставать, суток нет, как прооперировали. Лежи до завтрева. Утром врач придет, он те все скажет.

– А… где Анфиса? – Почему-то мне казалось, что воспитательница должна быть совсем рядом, в палате или, на худой конец, в коридоре.

– Кака така Анфиса? – удивилась старуха.

– Анфиса Петровна, наша воспитательница.

– Уехала. У нее, кроме тебя, дитев полно. И так сидела возле операционной, маялась, как ты там. Не стыдно тебе, девка: пятнадцати годов нет, а уже таки дела творишь? Распустили вас в интернате вашем, воли много дали. Раньше бы за такое знаешь что было? – Бабка выразительно поджала губы.

Мне наскучили ее нотации. Я хотела узнать, оставят меня теперь в интернате или нет. Но у кого?

– Жанны тоже нет? – полюбопытствовала я у вредной санитарки.

– Это молоденькая, что ль, смазливая?

– Ну.

– Кажись, во дворе гуляет.

– Позовите ее, – обрадовалась я, – пожалуйста!

– А может, и ушла уже, – проворчала старуха и зашаркала к двери.

Минут через пять Жанна появилась в палате. Вид у нее был совершенно убитый, глаза опухли от слез.

– Как же так, Василиса! – Она уселась возле кровати на шаткий табурет. – И подумать не могла. Я этого паразита, Волкова, собственными руками задушу. Да и сама ты хороша, а еще тихоню из себя изображала!

– Я ничего не изображала, – тихо проговорила я. – Ты же знаешь, я его люблю.

– Люби, но надо же меру знать! Ведь ты чуть себя на тот свет не отправила. Нашла кому довериться – Светке, шалаве этой!

– Откуда ты знаешь про Светку? – осторожно спросила я.

– Кто ж еще мог тебя надоумить на такую пакость? Лучше бы пошла к Марине Ивановне, повинилась. Она же не зверь и тебя любит.

– Я боялась.

– Боялась! – с горечью повторила Жанна. – А теперь вот… – Она умолкла, достала из кармашка носовой платок и шумно высморкалась.

– Что – теперь? – испугалась я. – Она меня выгонит?

– Кто выгонит? – Жанна вытерла глаза. – Марина Ивановна? Нет, конечно. Глупая ты, Василиса, хоть задачки и хорошо решаешь.

– А чего ты тогда плачешь?

– Я? Плачу? – Жанна нарочито бодро улыбнулась, однако глаза ее при этом предательски поблескивали. – Ничуть. Насморк просто одолел, аллергия на тополиный пух.

Я видела, что она врет. Не было у нее никакой аллергии, и насморка тоже, Жанна отличалась отменным здоровьем.

Она что-то скрывала от меня, и я поняла, что не добьюсь от нее правды. По крайней мере, сегодня, сейчас.

– Ладно, детка, я поеду, – Жанна поднялась с табурета, – завтра мы тебя навестим. А через недельку, бог даст, выпишешься. Смотри, не дури, слушайся сестер. Пока. – Она поцеловала меня и вышла.

Вскоре молоденькая сестричка принесла градусник. Температура у меня все-таки была, и немаленькая – тридцать восемь и три.

Часов в девять я заснула, а проснулась лишь утром, перед самым обходом.

Палатным врачом оказался красивый молодой мужчина, похожий больше на артиста, нежели на гинеколога. Он заглянул в карту, пощупал мой живот и удовлетворенно произнес:

– Ну все бы ничего. Но воспаление пока еще есть. Будем тебя колоть.

– Долго?

– Дней пять. Если появятся боли, сразу сообщи дежурному врачу, поняла?

– У меня ничего не болит.

– Это сейчас. А через час все может измениться.