Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Погрузились в тарантас, сели и поехали. У дома — двухэтажный, «купеческий», подумала Евгения Сергеевна, с кирпичным низом и деревянным верхом — остановились. Здесь находился райисполком. Яков Филиппович спрыгнул на землю.

— Ты сиди, — сказал он. — Я быстро все устрою. Давай-ка документы.

— Может, и я с вами зайду? — усомнилась Евгения Сергеевна.

— Сиди, — повторил он таким тоном, что она не решилась спорить, а достала конверт с документами и отдала Якову Филипповичу. Он перегнул конверт и сунул его за голенище сапога. И вошел в дом.

Спустя минут десять вернулся в сопровождении второго мужчины. Тот поздоровался, назвался заведующим райземотделом и сказал, что Евгения Сергеевна может ехать в колхоз «Большевик», если она сама этого хочет.

— Мне безразлично, — ответила она.

— Это наш лучший колхоз, — сказал заведующий. — Вот Яков Филиппович берет вас к себе. Можете считать, что вам повезло. Были у нас другие виды…

— Ты мне со своими видами не порть обедню, — перебил его Яков Филиппович. — Мы тронулись, значит.

— Счастливого пути.

XVI

ПО ПРАВДЕ говоря, немножко тревожно было на душе Евгении Сергеевны. Может, потому, что Яков Филиппович вызывал сложные чувства, даже легкую неприязнь, однако не это главное — она понимала, что первое впечатление может оказаться неверным, а она для него человек не просто новый, но совершенно чужой, так что рискует, если подумать, больше он, чем она. В сущности, — она ничем и не рискует. Жить где-то надо, работать тоже. Другое дело, что она совсем не знает деревенской жизни и уж вовсе не знакома с работой колхозного счетовода. О деревне она имела очень смутное представление, больше книжное. И никогда не бывала в деревне. Однако постеснялась признаться в этом и, отвечая на вопрос Якова Филипповича, сказала, что бывала.

Похоже, он не поверил, потому что усмехнулся и как-то странно взглянул на Евгению Сергеевну.

— Ну-ну, — проговорил он, кивая головой. — Стало быть, легше привыкать будет. А то народишко у нас хотя и добрый, приветливый, но не скажу, чтоб особенно городских жаловал. Оно и верно, радостей от города мужик не много видал. Все только дай, дай, да так всю жизнь. Но ты, самое главное, не робей сразу, робких да боязливых и вовсе не жалуют. Не-е, не жалуют. Ты приглядывайся и на ус наматывай, что и как, а дело само покажет. В делах-то разберешься?

— Надеюсь, все же я бухгалтер.

— Бухгалтеры тоже разные бывают. Но у тебя получится, я вижу. С прежней-то работы из-за мужика уволили?

— Да.

— Беда, ох беда! Ты никому не рассказывай, нечего. Тебе вот с мальцом лихое время пережить-переждать надо, а мне грамотный и верный человек нужон. Мужик, должно, в больших начальниках был?

— Теперь не имеет значения, — вздохнула Евгения Сергеевна.

— Это верно, так оно получается, — согласился Яков Филиппович. — Малец уснул, кажись?

Андрей действительно спал, скрючившись на корзине.

— Притомился. А ты поимей, значит, в виду.

— Что? — не поняла Евгения Сергеевна.

— А вот слушай и узнаешь. — Яков Филиппович остановил коня и повернулся лицом к ней. — У меня в колхозе порядок и дисциплина, всяких там разговоров-перемолов и собраний я не люблю. Разговоры — это там. — Он махнул кнутом куда-то в сторону. — А наше дело крестьянское, хлебушек сеять-собирать, фронт, стало быть, кормить, чтобы наши бойцы дрались лучше. И еще скажу тебе, что грамоте я не учен, только что расписаться и умею…

— Совсем? — удивленно воскликнула Евгения Сергеевна.

— Как сказал. Так что верить во всем должон тебе.

— Я постараюсь.

— Это само собой, что постараешься. Тебе особенно, выходит, стараться надо, такое твое положение. Я тебе про другое толкую. Ты, считай, второй человек после меня в колхозе, значит, и верить я тебе должон, как самому себе…

— Я понимаю, Яков Филиппович. — Евгения Сергеевна никак не могла прийти в себя от его признания, что он совсем неграмотен, и поэтому до нее вряд ли доходил весь смысл разговора, затеянного вдруг посреди дороги. А остановились они в поле, засеянном рожью. Рожь колосилась. Над ними было, голубое полуденное небо, и стояла пронзительная, звенящая тишина, так что слышен был стрекот кузнечиков. — Красота какая, — сказала Евгения Сергеевна. — Это что растет?

— Вот он и есть хлеб наш насущный, — усмехнувшись, ответил Яков Филиппович. — А ты думала, он на деревьях готовыми булками растет?

— Нет, — смутилась она. — Я подумала, что это пшеница.

— Пшеницу мы почти не сеем. А корову-то живую видела когда или нет?

— Видела.

— И доить умеешь?

— Доить не умею. Я вообще боюсь коров, — призналась, краснея, Евгения Сергеевна.

— Ну, нашла кого бояться! Ты не расскажи кому-нибудь, засмеют вовсе. Бояться людей надо, а коровы что, коровы они и есть коровы. Да ничего, привыкнешь. А обманешь хотя раз — пеняй на себя, — сказал Яков Филиппович. — У меня разговор короткий.

— Зачем же мне вас обманывать?

— Незачем, верно, а все ж предупредить хочу, чтобы потом никаких не было. Но, пошел, чертушко! — крикнул он и щелкнул кнутом.