Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Евгения Сергеевна забеспокоилась, поняла, что мужчины будут много пить, и не хотела, чтобы тут же сидел Андрей. Дома ему не разрешалось находиться даже в комнате, когда приходили гости и на столе бывало вино. Василий Павлович был строг насчет этого и непреклонен. Он только позволял Андрею, еще до выпивки, показаться гостям и прочитать вслух стихотворение.

Догадался и Яков Филиппович, что Андрей лишний за столом.

— Наелся? — спросил он.

— Наелся, спасибо.

— Тогда ступай на двор. Варвара, покажи мальцу, где наши шныряются. Да не забудь, что я велел! Чтобы у меня без всяких там.

Андрей вопросительно посмотрел на мать.

— Иди, — разрешила она. — Познакомься с ребятами.

Евгения Сергеевна и сама с удовольствием ушла бы из-за стола, она вообще не любила пьяных застолий, а сейчас и. вовсе чувствовала себя не в своей тарелке. И страшно устала к тому же. Но не уйдешь, когда хозяин за столом. И некуда. Тем временем Яков Филиппович налил снова. Однако гостю только половину стакана, а себе едва плеснул на донышко.

— А вы? — спросил Иван Никанорович удивленно, глядя на Евгению Сергеевну.

— Она непьющая, — сказал Яков Филиппович. — Учись, председатель Советской власти.

— Поздновато получается учиться, да ведь и женщина она, не мужик. Так что извиняйте. — Теперь, выцедив самогон, он пожевал огурец, и жевал долго, тщательно. — Поселять куда ее будем?

— А ты сам как мыслишь?

— Оно можно бы к Макарихе на постой определить, а то…

— В избе Федотихи будут жить, сами, — сказал Яков Филиппович. — Не свинарка она, чтоб на постое быть, а счетовод. Правая моя рука.

— Не забоятся? — с сомнением проговорил Иван Никанорович, протягивая руку за графином.

— Не тянись, — остановил его хозяин. — Успеешь нализаться. А она не забоится, думаю. Не забоишься? — Яков Филиппович в упор посмотрел на Евгению Сергеевну.

— А в чем дело? Я не знаю.

— Дело-то ерундовое. Вроде как заговоренная изба.

— Как это, заговоренная?

— А кто ж ее знает, как! Жила там бабка Федотиха такая, ведунья, говорят. Болтают, что с нечистой силой водилась…

— Не верю я этому, — сказала Евгения Сергеевна. — Предрассудки это.

— Опиум для народа, а?.. — рассмеялся Яков Филиппович громко. — Видал, Советская власть? А ты говоришь — забои-и-тся. Если б она такого забоялась, не была бы сейчас тут. У меня, сам знаешь, какой на людей глаз меткий. Я посмотрел разок на человека — и насквозь все увидал. Ну уж налей, налей, а то вон слюни текут. Только чуть, смотри мне!

Иван Никанорович быстренько нацедил себе опять половину стакана, высосал и, крякнув, проговорил:

— Ежели нет, так оно и ладно, стало быть. Может, и правда хреновина все это, кто их знает, старух… — Он икнул, и у него действительно потекли слюни.

— Ну все, хватит, — сказал, поднимаясь, Яков Филиппович. — Тебе домой надо, иди спать. И гостья наша устала.

— Андрея бы нужно поискать, — обеспокоенно сказала Евгения Сергеевна.

— А чего его искать? Сам вместе с нашими заявится. На полатях и заночуют. Это тебе не город, тут у нас ребятишки сами рождаются и сами растут. А ты в горнице спать будешь.

XVII

БАБКА Федотиха много-много лет жила одна в своей избе на краю деревни. Умерла она в последнюю предвоенную зиму, предсказав будто бы скорую войну, которая «большим разором пройдет по всей земле-матушке». Так рассказывали в деревне. Когда-то у бабки Федотихи были и муж, и дети, но было это очень давно, почти в незапамятные времена, и никто не мог сказать, куда кто подевался. Во всяком случае, на деревенском погосте могил их не было, это точно. А прожила Федотиха дольше ста лет. Занималась она заговорами и лечением травами, ничего и никого не боялась, даже в тайгу — за травками и корешками, одной ей известными, — уходила на несколько дней. Никакого хозяйства не вела, ни коровы не держала, ни поросенка и на огороде не пахала и не сажала ничего. Жила тем, что люди приносили. Кто в благодарность за лечение, а кто и просто, чтобы показать Федотихе свою доброту. Боялись ее в деревне, хотя никому и никогда она зла не причинила.

Рассказывая об этом Евгении Сергеевне, Яков Филиппович был вроде бы серьезен, однако проскальзывала в его глазах смешинка, так что не понять было, верит он сам в колдовство Федотихи или нет.

— Всяко на свете бывает, — завершил он рассказ. — Мы-то капельку от жизни видим, а вся она ого-го какая огромная!

А все же повезло Евгении Сергеевне: целое хозяйство досталось, хоть и приведенное в полный разор, а главное — изба. Но и посуда кое-какая имелась, и даже кровать в горнице стояла, накрытая лоскутным одеялом, даром что сама-то Федотиха спала на печи.

Яков Филиппович отодрал доски с окна и с двери. Ребятишки и несколько баб стояли при этом поодаль, наблюдая, и ожидали, должно быть, что произойдет нечто страшное…

— Темные людишки-то у нас, эвона выставились! — усмехнулся Яков Филиппович. — Им во что ни верить, лишь бы верить. Они и властям-то верят со страху, а не от понимания, что ихняя собственная власть и есть. Где там. — Он махнул рукой.