Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

После этого он частенько стал заглядывать к Андрею, когда не было дома Евгении Сергеевны. Он оказался прекрасным рассказчиком и любил рассказывать разные истории, но при этом умел и слушать. А вот книг не читал, говорил, что с детства не приучен, не до книг было, да и в семье грамотных не было и книг не водилось. Однажды он увидел у Андрея сборник стихотворений Есенина (давая книгу, Надежда Петровна предупредила, чтобы он никому ее не показывал) и признался, что стихов, которые записаны, вообще не понимает.

— Песни — другое дело. А уж если красиво поют, да если песня душевная, распевная, так иной раз аж глаза щиплет.

— Песни — это и есть стихи, — возразил Андрей. — Или наоборот. Хотите, почитаю вам вслух?

Алексей Григорьевич усмехнулся иронически:

— Почитай, если так. Может, я умом не дорос.

Андрей с чувством прочел «Не жалею, не зову, не плачу…», и Алексей Григорьевич внимательно слушал, тихо сидел, насупив брови и уставившись в одну точку.

— Еще, — выдохнул он.

Тогда Андрей прочитал «Письмо матери», и в глазах Алексея Григорьевича блеснули слезы.

— Красотища-то какая, паря! Не подумал бы, что так написать можно. И надо ж придумать. Кто ж это такой сочинил?

— Сергей Есенин, — сказал Андрей, — Великий русский поэт.

— Наш, значит?

— Русский и советский.

— Оно сразу и видать, что русский. Другие не смогли бы, нет. Прочитай-ка еще раз это, про мать.

За чтением и застала их Евгения Сергеевна.

Алексей Григорьевич смутился, покраснел и, извинившись, как-то очень уж поспешно ушел. А Евгения Сергеевна, протянув руку, строго сказала:

— Дай-ка мне эту книгу.

— Не дам. — Андрей спрятал книгу за спину. — Это не моя, мне учительница дала и не велела никому показывать.

— Надежда Петровна? — удивленно спросила Евгения Сергеевна. — Хорошо, я сама поговорю с ней. А ты завтра же верни книгу.

— Почему?

— Тебе еще рано читать такие книги. И вообще Есенина читать не надо. Он был пьяница, развратник и не советский человек. — Трудно сказать, была ли Евгения Сергеевна убеждена в том, что говорила, или просто испугалась за Андрея.

Он не стал выяснять, что значит развратник и почему Есенин не советский человек. Он знал, что, когда мать сердита, лучше не приставать к ней с вопросами, и решил спросить об этом Надежду Петровну.

И спросил, возвращая книгу.

— Кто тебе такое сказал? Ты давал кому-нибудь читать?..

— Я не давал, просто мама сама увидела.

— Это сложный вопрос, Андрюша, — проговорила Надежда Петровна. — К сожалению, Есенина не все понимают. Литература, а поэзия в особенности, требует не только образованности… Поэзию нужно чувствовать, принимать ее сердцем, душой, а люди живут больше разумом. Почему-то считается, что детям не следует читать того же Есенина, но я с этим не согласна. Что хорошо, то хорошо всегда — прекрасное не может принести вреда. Мы с тобой как-нибудь подробно поговорим об этом, хорошо?

Андрей кивнул. Он понял, что Надежда Петровна не хочет сказать ему правду, скрывает что-то. Значит, еще понял, права была мать…

XXIX

ВОЗВРАЩАЯСЬ как-то с работы, Евгения Сергеевна повстречала Уварова. С тех пор, когда она была у него, они виделись два-три раза на улице, и все мельком, невзначай. Раскланивались, но не разговаривали. Может быть, Евгения Сергеевна и хотела бы поддерживать знакомство, однако навязываться в друзья, да еще мужчине… Осторожность тоже не была излишней, все-таки Уваров — политический ссыльный, а она работает в управлении. Правда и то, что никто ведь не ставил ей условий, с кем она имеет право поддерживать дружеские отношения, а с кем — нет, не говоря уже о том, что она просто могла и не знать, что Уваров ссыльный.

Он подошел к ней, поздоровался и сказал, что ждал ее.

— Хочу пригласить вас на день рождения и очень прошу не отказываться. Пятьдесят стукнуло, круглая дата, как говорится.

— Бог с вами, Кондратий Федорович, до этого ли теперь.

— А что тут особенного? Посидим немного, поболтаем в тесном кругу. Жизнь-то продолжается, и в этом, согласитесь, есть некий глубинный смысл. Человек должен жить, пока не умер.

— Но я не принадлежу к вашему тесному кругу.

— Это не беда, — возразил Уваров. — Познакомитесь. Уважьте старика…

— Какой же вы старик, в пятьдесят-то лет! — искренне сказала Евгения Сергеевна.

— Будет два-три человека, все свои. Прошу вас. — Уваров осторожно взял ее под руку.

— Прямо сейчас, вот так?! — Она попыталась высвободить руку, однако Уваров не отпустил.

— Разумеется. Нельзя же отложить собственный день рождения.

— Но это невозможно.

— Почему? В жизни, насколько я успел и сумел разобраться за полвека, нет ничего невозможного. Все, дорогая Евгения Сергеевна, в нашей воле. Кроме смерти, — Теперь он сам отпустил ее руку, и они остановились. Здесь нужно было сворачивать к дому, где жил Уваров.

— Вы же знаете, что у меня дома сын один…

— Сын у вас взрослый парень и вполне самостоятельный. Кстати, я должен научить его играть в шахматы. У меня будет его учительница, Надежда Петровна. Вы знакомы?