Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

О Бороде Андрей слышал от Князя. Упоминал его и Хрящ. Это был старый вор, пользующийся большим авторитетом среди блатных. За ним числилось много чего и даже почти немыслимый побег с Колымы. Князь рассказывал о нем с восхищением.

— Слыхал.

— От кого? — быстро спросил Борода и замер.

— От Князя и от Хряща.

Борода кивнул, слез с нар, а вернее — сполз, потому что делал это как-то неловко, остерегаясь, медленно прошелся от стенки к стенке, остановился напротив Андрея и долго стоял молча, набычившись.

Подросток, которого Борода называл цыпленком, до самого последнего момента с надеждой ждал, чем закончится этот разговор, с надеждой, что теперь не ему, а новенькому придется таскать парашу. И еще он с вожделением думал, что, может, удастся забрать у новенького кое-что из шмоток, обменять на свое рванье. И уж вовсе было бы приятно загнать эту суку под нары, чтобы не пер, как на собственный буфет, и знал свое место. Однако, когда Андрей назвал Князя и Хряща, все надежды его разом рухнули. Он знал, что Князь — это имя в воровском мире.

А «мужик», тот без всякого интереса прислушивался к разговору, ибо ему-то поистине было все равно, кто есть кто в этой компании, в которой он оказался, и был он похож на человека, покорно смирившегося с участью отвергнутого, и понял, не сильно огорчаясь даже, что ему на роду предписано и парашу выносить, и передачу отдавать другим. Да он и не пытался противиться тюремным законам, привыкший еще раньше, на свободе подчиняться едва ли не всем подряд…

— Давно Князя видел? — спросил Борода.

— Четыре дня назад, — ответил Андрей.

— И где он сейчас обретается?

— Наверное, здесь же, в этой тюрьме. Мы вместе сгорели.

— Как твоя кликуха?

— Князь Племянником звал.

— Племянник, толкуешь?.. — Борода дружески похлопал Андрея по плечу — Хорош, Племянник, хорош. — Он сел сам и показал, что Андрей может сесть с ним рядом. — Здесь Князь, это точно, — сказал он. — Вчера передали, что в семерке. Интересовался, нет ли Племянника. А это ты, оказывается, и есть. С поличным вас взяли?

— Не совсем, один фраер Князя опознал.

— Тогда вывернется, у него не голова, а «дом Советов».

— Навряд ли, — возразил Андрей. — При нем липовые ксивы были, и опера толковали, что ориентировка на нас имеется.

В тот же вечер Борода отстучал в соседнюю камеру, чтобы сообщили Князю, что Племянник в шестнадцатой вместе с ним, то есть с Бородой, и что он не «колется». От Князя через стенку же передали Андрею привет.

Так вот он утвердился в праве не выносить парашу и вообще не делать того, что могут и обязаны сделать за него другие — «черти», «мужики», «шестерки» и прочая «шушера». Таков закон, суровый и жестокий закон воровского мира, где повелевает тот, кто занимает в воровской иерархии более высокую ступеньку. Может быть, закон этот со стороны и похож на игру, которой забавляются взрослые люди, прошедшие «огонь, воду и медные трубы», однако «забава» эта вполне серьезная. В этой «игре» «за фук» не берут и зевков не прощают…

* * *

Воры в законе, или блатные, как их иногда называют, — элита преступного мира, нечто вроде Тайного Совета, правящего от своего же имени. Они и законодатели, и судьи, они держатели верховной и, в сущности, ничем (кроме закона!) не ограниченной власти в том мире, в котором живут. Власть эта в условиях тюремной и лагерной жизни распространяется не только на преступную среду, но так или иначе ей подчиняются все заключенные, ибо это вовсе не стихийная власть, основанная на силе, а власть прекрасно организованная и осознанная. Обыкновенный зек, например, не имеет права распорядиться своей передачей, посылкой, прежде чем «законную» долю не изымет блатной. Естественно, доля эта всегда лучшая, владельцу остаются лишь сухарики. А еще доля зависит от того, сколько блатных приходится кормить, то есть сколько блатных находится «на командировке»[28]. А кроме блатных дань собирал и так называемый «полуцвет». Правда, с этими «налоговыми инспекторами» можно хоть поспорить, среди них можно как-то сохранить собственное достоинство, если достанет духу и силы. С блатным не поспоришь. Разве что понравится чем-то иной «мужик» блатным, и они зауважают его, пригреют и защитят в случае чего. Таким уважением обычно пользовались «романисты»— люди, обладающие даром хороших рассказчиков (что-то вроде артистов разговорного жанра), исполнители песен, всякого рода умельцы, вообще образованные, интеллигентные люди, носители интересной и полезной для блатных информации. Правда, тут многое, если не все, зависит от воли случая, от характера блатного, от его настроения. Среди блатных часто встречались люди очень сентиментальные, по-своему жалостливые, вплоть до проявлений некоего милосердия. Но в принципе, конечно, это жестокие, беспощадные люди.