Во веке веков

Василиса сорвалась с подоконника, нырнула за отца и, толкнув его деду, выскочила из комнаты; хохотала во дворе, пока шла в новый дом. Не понравилось это деду: в десятке дворов заинтересуются смехом Василисы. Вот так помогла внучка, выручила дедка! Ну, погоди, лиса, узнаешь, как крапива пахнет.

– С боков подрезать, и ничего будет… Дай-ка я поправлю.

Галина Петровна подобрала с пола ножницы и подступала к свёкру то с одной, то с другой стороны, а он не слушал её, отодвигался в сторону и пялился в зеркало на своё исковерканное лицо. Ну, как в таком образе показаться Ольге Сергеевне? Пальцы его беспомощно тыкались в комель щетины, торчавшей обрубком конского хвоста.

– Да сядь же ты, папа! – прикрикнула Галина Петровна, приводя свёкра в чувство. Она подтолкнула его к табуретке, захлестнула горло простыней и принялась осторожно чикать ножницами, нашептывая при этом, как маленькому. – И страшного ничего нет… Углы округлим и тут убавим – маленькая бородка. А чего метлой-то трясти? Помолодел сразу, правда, Тимоша?!

Тимофей Гаврилович сидел за столом и дымил цигаркой, насмешливо щуря глаза.

– Ну вот! – обрадовалась Галина Петровна, словно дождалась от мужа похвалы, и с большим усердием засуетилась перед Гаврилой Матвеевичем.

* * *

Галинка – Галина и Тимофей

Свёкра своего Галина Петровна любила дочерней уважительной любовью, может, с того дня, когда, избитую, выгнанную с позором из отчего дома, привел её Тимофей в эту избу и, стоя у порога, они ждали решение своей судьбы. В те годы девичий грех деревня не прощала, и свекровь, царство ей небесное, поначалу испугалась их. Она попятилась в угол и, упав на колени, стала молиться, отвешивая поклоны до пола.

Гаврила Матвеевич, тогда ещё с кучерявым чубом и короткой смоляной бородой, сидел с младшим сыном Колей за починкой сбруи под оконцами. Он молча оглядел приподнявшийся короткий сарафанчик Галинки, её бледные, покрытые пупырышками ноги, месившие грязь, содрогнулся и злобно выругался. Затем вскочил с пола, словно вырос неожиданно, громадный в этой избе, гневно сдернул с печки тулуп и стал закутывать в него Галинку, понуро принимавшую удары судьбы. Поднял свёрток с Галинкой и приладил на лавку к столу. Походя, сбил шапку с сына, топтавшегося возле порога в распахнутом армяке.

– Что ж, дурак, не одел жену? Ладно, сарафанишко дали, а то б голой вел по селу!

– Да я… – перепуганный, наревевшийся заодно с невестой Тимофей запоздало стал сбрасывать с себя домотканный армяк.

– Чего теперь… В баню беги, натопи пожарче… Чтоб пар столбом, дым коромыслом!

– Ага… Щас я… – Тимофей обрадованно глянул на смятое мокрое личико Галинки, испуганно выглядывающее из высокого ворота тулупа, и бросился в двери, зазвенев в сенцах ведрами.

– Коленька, самовар раздуй, – продолжал командовать Гаврила Матвеевич. Он стоял посреди избы и, казалось, до любой стены доставал рукой, снимая с полок и ставя на стол тарелку с медом, стаканы, блюдца, бутылку самогона.

Младший сын Коленька до этого восторженно глядел на всё происходящее, а тут вмиг стащил с ноги сапог, подбежал к самовару и приладил голенище на трубу.

– Аль дымком хочешь попотчевать невестку? – с мягкой шутливостью заметил Гаврила Матвеевич.

Коленька смущённо улыбнулся Галинке – очень уж не хотелось ему уходить из горницы в такую минуту, – поднял самовар с повисшим сапогом на трубе и понёс его в сенцы раздувать угли.

И тулуп, в который закутал её Гаврила Матвеевич, и подзатыльник Тимофею, и ласковое обращение к младшему сыну были неожиданными для Галинки. Привыкнув в отчем доме к скаредности и вечному ворчанию отца, она всё ещё не верила происходящему, поджималась в комок, ожидая, когда этот красивый большой мужик, известный всей округе гармонист и драчун, вдруг схватит её, как отец, за косу и с трехаршинным матом бросит к порогу. И Марфа Пантелеевна все молится, не хочет, видно, принять её. И Тимоша ушел куда-то…

– Ма-ать, ты как там, известила Богородицу про счастье наше? – Гаврила Матвеевич подмигнул Галинке и, подойдя к жене, поднял её с пола, прекращая моления. – Будет тебе… Людское зло не замолишь, а за милость Божью потом поблагодаришь.

Обняв Марфу Пантелеевну со спины, и склонив голову так, что касался щекой её щеки, он шаг за шагом пододвигая жену к Галинке, воркующе приговаривая:

– Ты дочку хотела. Вот тебе дочка, может, с внучкой сразу. Радость-то, а?..

– Милости просим. Не в добрый час, да на долгий век, – сказала, наконец, Марфа Пантелеевна, смирившись с тем, что придётся брать в невестки беспутную: ведь греха не убоялась, против родительской воли пошла, как свекрови от такой послушания дождаться? Вздохнув, она поклонилась Галинке, затем влезла лицом к ней в ворот тулупа и поцеловала три раза её холодные губы. – Дай Бог вам любовь да совет. Будь дочкой, невестушка.

Тяжёлый ком отчаяния и страха, студивший грудь Галинки, державший всё её тело в мёртвом оледенении, стал оттаивать; закапали и побежали по лицу горячие слёзы. Увидев на себе непонятливый взгляд Марфы Пантелеевны, она ослабленно зарыдала.