Во власти бури

Молчание было ответом Ариадне. Своей неспешной рысцой Гром повернул за угол, и впереди замаячили ворота.

— Мы на месте? — спросил Колин.

— Да.

— Ариадна, я… — начал он, натягивая вожжи, и умолк.

— Что? — поощрила девушка, едва осмеливаясь дышать.

Взгляды их встретились. Колин прочел нетерпеливое ожидание и надежду в глазах Ариадны, понял, что она задержала дыхание, и знал, что она хотела от него услышать.

Ее маленькие ручки стиснули поводья с такой силой, что побелели костяшки пальцев. На прекрасном лице появилось умоляющее выражение.

А он не мог, не имел права. С ним ее ожидала бы участь простого ветеринара, презрение общества, к которому она по-прежнему принадлежала вопреки своей эксцентричной выходке. Общество простит все леди Ариадне Сент-Обин, кроме брака с ветеринаром.

Она заслуживала лучшего.

Возможно, поначалу все будет романтично, мило, но идиллия не продлится вечно. Они останутся в одиночестве, а друзей смогут обрести лишь в тех кругах, о которых еще недавно Ариадна отзывалась свысока. Одной из самых богатых невест Англии придется пойти на большие жертвы, а они ему ни к чему.

Ариадна заслуживает лучшего мужа, чем впадший в немилость морской офицер, который даже не может набраться смелости и рассказать о прошлом, об ужасном дне пятилетней давности, который поставил жирную черную точку на его карьере. Видит Бог, он хотел, он стремился рассказать о том, что лишало его права сделать ей предложение, но боялся увидеть выражение ужаса на ее лице. Лучше еще несколько минут видеть на нем любовь, чем всю жизнь — сострадание. Сострадание — не лучшая основа для семейной жизни. Оно убивает любовь, что бы там ни говорили.

Колин чувствовал беспокойство добряка мерина, который повернул голову и с сочувствием посмотрел на хозяина.

Вечернее небо быстро меркло, ветер усилился, а с ним усилился и запах моря.

Море.

Колин вдохнул несколько раз подряд полной грудью, жадно раздувая ноздри. Знакомая боль возникла в душе, заполняя ее. Зажмурившись, он дышал и дышал вопреки всему, пока не осталось одно-единственное желание — уронить голову на руки и рыдать от отчаяния и тоски.

Пять лет! Пять долгих лет! Почему же до сих пор так больно?

— Колин! Что с тобой?

Ариадна. Она ждет.

Цикада завела свою песню в траве у огорода. Море дышало за холмами глубоко и размеренно, и свежий, тревожный запах его дыхания наполнял ночной воздух. Начинался, прилив.

— Все в порядке, — ответил Колин и поразился, до чего хрипло звучит его голос.

Он отвернулся, но по-прежнему ощущал на себе ее взгляд. Очевидно, девушка встревожилась. Послышался стук копыт, который становился все ближе, раздался шорох и скрип гравия под ногами. Ариадна спешилась. Колин не шевельнулся и тогда, когда она поднялась в коляску и села рядом с ним. Запах ее волос и кожи смешался с тревожным, притягательным запахом моря, к которому он не осмеливался приблизиться с тех самых пор, как…

— Колин, что-то не так! У тебя нездоровый вид.

Он заставил себя отвести взгляд от холмов, скрывавших море, и покачал головой, — Нет, я здоров. Просто я вспомнил кое-что… Нам надо поговорить… Да, я думаю, нам все-таки стоит поговорить, прямо сейчас, пока еще есть время и пока я на это способен…

Ветер налетел , и встопорщил звездочки листьев плюща, плети которого боролись за жизненное пространство на каменной ограде поместья. Потом он помчался дальше, на поля и луга, неся с собой запах соли, водорослей и рыбьей чешуи.

Попутно он забросил прядь хвоста Грома на руки Колину и заставил его содрогнуться от непонятного, но тягостного чувства, Шареб поднял голову и раздул ноздри, вдыхая знакомый с детства запах.

Недалеко за холмами, Колин знал, серебрилась под луной живая, дышащая масса воды, она надвигалась на сушу и поглощала ее, чтобы позже отступить, оставив влажный, остро пахнущий след.

— Ты знаешь, что я не всегда был ветеринаром… — начал он хрипло и умолк, потому что взглянул на облака и увидел в их очертаниях тугие паруса.

Шестнадцать лет паруса были частью его жизни, изо дня в день вздымаясь над его головой белоснежными облаками. Но на двадцать восьмом году жизни флот попросту вычеркнул его из своих списков, выбросил на сушу. До этого черного дня были белые паруса, жесткие от пропитавшей их соли, полные ветра, — паруса в дождь, и в снег, и в туман, паруса на поле битвы и в мирный день в бескрайнем просторе, паруса на восходе и на закате…

Ветер касался лица и волос… нет, не ветер, а морской бриз, он нес с собой неясные голоса, они крепли, близились, они возникали из небытия, из каких-то отдаленных тайников памяти. Голоса младших офицеров, по цепочке передающих приказ, и голоса матросов, рапортующих, что приказ понят и будет выполнен.