Во власти хаоса

Я уже имел случай отметить, насколько деятельность наших заграничных представителей парализовалась нашим центральным ведомством. Между тем, до появления Сазонова, назначения которого носили скорее отпечаток личных симпатий, чем признания дарований, большинство послов наших и некоторые из наших посланников были дипломатами далеко не заурядными.

В продолжение царствования Императора Николая II мы насчитывали в Берлине трех послов: графа П. А. Шувалова, графа Н. Д. Остен-Сакена и С. Н. Свербеева.

Граф Шувалов был назначен послом еще Александром III. До своего назначения граф был чужд иностранной политике. Он всю свою жизнь провел на военной службе и отличился в русско-турецкой войне 1877–1878 годов. При Царе-Миротворце он командовал гвардейским корпусом. По прибытии в Берлин, он быстро освоился со своим новым положением и вскоре стал любимцем Вильгельма II, которого, помимо выдающегося ума посла, покорили и его военные привычки. Шувалов отличался особенной гибкостью ума и умением лавировать между Сциллой и Харибдой, между петербургским и берлинским Дворами. Так, например, будучи другом князя Бисмарка, он, в то же время, умел сохранить близкие отношения и к Императору. Популярность его в Берлине, особенно в кругах военных, была поистине исключительной. Он называл «своими мальчиками» офицеров наиболее видных германских полков и охотно проводил с ними время за бутылкой вина. Но при этом у него была особенная способность: несмотря на количество выпитого вина, он сохранял полную свежесть ума и всю свою память. Один из любимых его секретарей, г. Бахерахт, впоследствии посланник наш в Швейцарии, рассказал мне по этому поводу следующий эпизод.

Как-то вечером приехал к Шувалову сын князя Бисмарка, граф Герберт Бисмарк, занимавший при отце должность статс-секретаря по иностранным делам. Граф Герберт, так же как и посол, врагом бутылки не был. Конечно, тотчас же была сервирована подобающая закуска и под конец Бисмарк опьянел и наговорил много лишнего, между тем как посол сохранял полное свое сознание. Как только Бисмарк уехал, Шувалов освежил свою голову под краном, а затем, призвав Бахерахта, слово в слово продиктовал ему все слышанное от графа Герберта в виде безукоризненного по форме и содержанию донесения в Петербург.

Когда граф П. А. Шувалов покидал Берлин, будучи назначен Варшавским генерал-губернатором, Император Вильгельм лично явился проводить его на станцию железной дороги и, так как граф имел уже все высшие прусские ордена, подарил ему золотой портсигар с надписью: «Моему дорогому другу». Граф П. А. Шувалов оставил по себе в Берлине наилучшие воспоминания, и время, проведенное им послом в Германии, представляет одну из светлых страниц в истории нашей отечественной дипломатии.

Я уже упоминал о его преемнике, графе Николае Дмитриевиче Остен-Сакене.

Граф Остен-Сакен был сыном знаменитого защитника Одессы и Севастополя и происходил из вполне обрусевшего старинного рода балтийских дворян. Дед его был убит под Лейпцигом, а дядя его – светлейший князь Остен-Сакен – состоял военным генерал-губернатором Парижа в 1815 году. Он был женат на княжне Марии Ильиничне Долгоруковой (княгине Голицыной – по первому мужу).

Графиня вышла замуж чуть ли не в 16 лет. Первый муж ее был настоящим русским барином, несметно богатым, но годился ей в отцы. До своего назначения послом в Мадрид князь Голицын жил в Париже, где супруга его открыла политический салон, постоянными посетителями которого были, между прочим, Гизо и Тьер. Будучи хорошей музыкантшей, она брала уроки у Шопена, о котором она сохранила самую светлую память. Граф Остен-Сакен познакомился со своей будущей супругой в Испании, где он исправлял обязанности второго секретаря при нашем посольстве, и после кончины князя Голицына женился на его вдове. Графиня стала неоценимой поддержкой своему мужу. Она пользовалась при Дворе совершенно особым положением и была на «ты» с некоторыми из наших Великих Княгинь. При встрече с ней Царь неизменно почтительно целовал ей руку. В своей частной жизни графиня была необычайно проста и приветлива. Доброта ее была беспредельна, и она проявляла ее по отношению не только к нам, чинам посольства, но и к последнему из посольской прислуги. Понятно, что мы все ее боготворили и относились к ней, как к нашей второй матери.