Во власти любви

– Прощай, Алессио.

Я смотрю на дом, в котором провела всё своё детство. В нём хранится столько ярких воспоминаний. Глядя на него, окунаешься в каждое из них. Так, например, можно услышать звонкий смех моей матери, который разносился по заднему дворику, когда папа кружил её на руках, а я прыгала вокруг родителей, радуясь их счастью. А ещё можно услышать игривые крики Люцио, когда мы с папой бегали за ним, а он прятался за спиной у мамы. Или же вспомнить музыку, под которую мы с мамой танцевали, пока папа и брат смотрели на нас. Столько светлых воспоминаний…

Будут ли новые, или с уходом мамы дом потеряет свою красоту, и мы больше не услышим в нём ни смеха, ни музыки, ни радости? Из оцепенения меня выводит один из людей отца, открывающий пассажирскую дверь. Он помог мне выйти, пока папа обходил машину, чтобы взять меня под руку.

Это покажется глупостью, но складывается такое впечатление, что особняк потерял свою красоту, словно за ним перестали ухаживать. Я знаю, что это маловероятно, но трава теперь менее зелёная, кусты не такие ровные, отделка не такая белоснежная. Всё кажется не таким, как раньше.

Папа приобнял меня за плечи, будто догадываясь о моих абсурдных мыслях. Он поцеловал мою макушку и повёл нас в дом.

Мы вошли, и я поняла, что на самом деле оказалась права: дом уже не тот. В нём слишком тихо. Никакой музыки, никаких разговоров с кухни, даже часы остановились и больше не тикали. Внутри дом ощущается холодным и пустым.

Наш особняк был построен дедушкой Антонио в период его правления. Когда-то мы жили в нём все вместе, но несколько лет назад они с бабушкой решили переехать в другую часть города, где, как они говорили, было не так многолюдно.

Да, наш дом был всегда шумным местом. Но каждый звук был частичкой этого особняка, его душой.

Интерьер выполнен в светлых тонах. Высокие потолки, стены, выкрашенные в молочный оттенок, мраморные полы на первом и втором этажах, в зоне прихожей и кухни. Светлый паркет в гостиной и столовой. На стенах висели картины в стиле классицизма и романтизма – любимые мамины стили.

В гостиной стоял камин, который мы часто включали зимой, собираясь вокруг него с Люцио и мамой, чтобы поиграть в настольные игры, а иногда к нам присоединялся и папа. Вся мебель была подобрана со вкусом: достаточно просто, но изысканно. Эта комната была любимой в доме, мы постоянно проводили здесь время всей семьёй.

Но сейчас гостиная была пуста. В ней холодно, как и во всём доме, однако дело вовсе не в отоплении.

– О, mio bambino! (прим. с итал. «Моя малышка».) – со стороны кухни раздаётся мелодичный голос моей няни, спешащей к нам навстречу.

Она спотыкается на полпути, но папа успевает подскочить к ней и помочь моей старушке, чтобы та не свалилась на пол.

– Ох, глупая старуха. Мои глаза уже почти ничего не видят, – сказала она, смущаясь и злясь на себя. Выпрямившись, женщина отряхнула юбку и похлопала папу по щеке с теплотой и с милой улыбкой на лице. – Grazie, ragazzo mio. (прим. с итал. «Спасибо, мой мальчик».)

Мариэтта всё ещё называла папу таким ласковым прозвищем, и ей это было позволено. Изначально она была его няней, и с тех пор стала частью семьи Моретти. Папа всегда относился к ней с большим уважением и любовью. Няня заменила ему настоящую мать, потому что с бабушкой Амарой у отца отношения были не очень близкими, а после женитьбы на моей матери и вовсе испортились. Няня прожила всю жизнь с семьёй Моретти, посвятив себя сначала отцу, а потом и нам с Люцио.

– Почему ты ходишь по дому без очков, да ещё и так бежишь, Мариэтта? – папа не был груб, но звучал строго – он беспокоился о её безопасности и здоровье.

Няня была уже не так молода, как бы нам хотелось. В свои семьдесят четыре года она была слишком активна, но её глаза давали слабину. Она стала плохо видеть, поэтому больше не выполняла какую-либо работу по дому, но как бы папа не ругался по этому поводу, она всегда находила для себя занятие и ворчала на него. Как и сейчас.

– Смени свой тон, ragazzo mio. В первую очередь, я тебе не один из твоих солдат, а ты не мой Капо. Не здесь и не сейчас, – она отбросила его руку и направилась ко мне. – Моя девочка наконец дома. О каких очках и осторожности ты говоришь?

Её голос дрожал, как и её руки, а из-за её спешки казалось, что она вот-вот вновь споткнётся и упадёт. Поэтому я сама сделала шаг к ней и крепко обняла. Мне пришлось наклониться к этой маленькой, но такой сильной женщине. Как и её объятия. Она прижала меня к себе и начала плакать, причитая что-то на смеси английского и итальянского.

Высвободившись из моих объятий, Мариэтта взяла моё лицо своими морщинистыми ладонями и сжала мои впалые щёки.

– Mio bambino, ты дома. Моя девочка дома. О Господь, спасибо, что услышал мои молитвы и привёл её домой, – перекрестилась она и вернулась к моему лицу, исследуя его. – Маринэ, она дома, милая. Дома. Моя сладкая девочка.

Мы обе плакали, пока оглядывали и трогали друг друга, словно убеждаясь в моём присутствии здесь.