Схватив подушки и одеяла, Фьора собиралась скрыться под ними, но приход кардинала положил конец этой сцене. Фьора не сразу узнала его. На Борджиа были элегантный короткий камзол из черного бархата с золотым шитьем, обтягивающие штаны, которые подчеркивали красоту его стройных и сильных ног.
Увидев двух женщин, стоявших друг против друга, словно разгневанные курицы: одна красная, растрепанная, схватившаяся за простыни, другая, державшая флакон и ложку, он расхохотался.
– Вы не можете кричать потише? – спросил он, еле отдышавшись. – Вас слышно аж в самом конце галереи. Мне хотелось, чтобы присутствие донны Фьоры в моем доме было неизвестно большинству моих слуг хотя бы дня два.
Потрясая по-прежнему флаконом и ложкой, дуэнья набросилась на него:
– Эта девица больна, Родриго. Неужели ты сможешь с ней ужинать? Посмотри на нее! Я сделала все, что могла, чтобы вылечить ее, но она мешает мне.
– Я хочу, чтобы эта женщина прекратила отравлять меня своими лекарствами. Но она заладила, что вы будете разгневаны, узнав, что…
– Что вы простудились этой ночью? Я совсем не удивлен и… нисколько не разгневан.
– Но ты сказал, что будешь ужинать с ней, – сказала дуэнья, готовая расплакаться.
– Я не вижу, в чем трудность, Хуана? Стол поставят у постели, и ты прикажешь подать легкую пищу. А теперь обе успокойтесь! Недоразумение произошло оттого, что этой ночью я не представил вас друг другу. Мне необходимо было отдохнуть, и я думал сделать это после того, как вы проснетесь, мой дорогой друг.
Он тут же объяснил Фьоре, что «донна Хуана де Янсоль» была дальней кузиной, чья семья имела небольшие неприятности и которую он привез из Валенсии, когда пять лет тому назад папа направил его послом в родную страну. Она следила за хозяйством и за служанками в доме и располагала полным его доверием, а также частью его любви.
Хуане, которая слушала его со слезами нежности, он объяснил, что его гостья не была «этой девицей», а «благородной дамой, прибывшей из Франции», которая имела несчастье не понравиться его святейшеству и которой надо было предоставить гостеприимство.
Эта речь, внешне естественная, пробудила, однако, недоверие Фьоры. Почему Борджиа подождал момента, когда она окажется у него в доме, чтобы предупредить Хуану? Тем более что прошлой ночью она явно ждала их, не задавая ни единого вопроса, ничуть не удивившись при виде пришедшей женщины в платье послушницы.
Вспомнив слова Антонии Колонна о «самом большом бабнике», Фьора задалась вопросом: не было ли в привычках Борджиа время от времени приводить девок с улицы и – почему бы и нет – развращать какую-нибудь пансионерку из монастыря? Ее подозрения подтвердились, когда она услышала, как Хуана проворчала:
– Надо было предупредить меня, что она не такая…
Борджиа властным жестом прервал ее на слове, и она под его гневно сверкающим взглядом вся съежилась. Фьора подумала, что пришла пора вмешаться, если она не хочет нажить в лице этой женщины смертельного врага.
– Донна Хуана так заботилась обо мне, монсеньор, и я боюсь, что плохо отблагодарила ее за это, но признаюсь, что от одной только мысли об ужине меня мутит. Один лишь запах еды вызывает у меня…
– Вам невыносима мысль об ужине? – спросил Борджиа добродушно. – Ну что же, моя дорогая, лечитесь, а я пойду ужинать к одной хорошей знакомой. Но, может, мы поболтаем немного?
– Конечно, – ответила Фьора, довольная тем, что все так просто разрешилось. – Я буду рада узнать новости.
– Я так и предполагал. Принеси мне бокал испанского вина, Хуана, а потом оставь нас одних. Ты вернешься потом, чтобы помочь донне Фьоре приготовиться ко сну.
Он проследил взглядом, как выходила дуэнья, потом пододвинул стул к постели Фьоры.
– Я думаю, – сказал он, понизив голос, – что вам покажутся интересными новости, которые я принес. Я был вместе со святым отцом в его вольере, где он кормил своего орла, когда Леоне де Монтесекко, начальник его охранников, которому было поручено поехать за вами в Сан-Систо, вернулся оттуда с пустыми руками.
– И что же?
– Не помню, чтобы я видел его когда-нибудь в таком гневе. Досталось всем: капитану за то, что он не привез вас, кардиналу Детутвиллю, вызванному немедленно и обвиненному в том, что он укрыл вас, и даже орлу, который был лишен доброй половины своей пищи. Папа вернулся в свою комнату и разбил две или три вазы, чтобы успокоить себе нервы. Остальное досталось донне Босколи, прибывшей в этот момент со своим племянником. Скажите, донна Фьора, она была вчера в монастыре?
– Да, но папе должно быть это известно: у нее было разрешение на посещение.
– Это же самое сказала мать-настоятельница. Она добавила, что дама приказала ей от имени папы закрыть вашу дверь на ключ.
– И папа ничего об этом не знал? – удивилась Фьора. – Но ведь не донна Босколи приказала расставить охрану перед дверьми?
– Нет. Приказ пришел из Ватикана, но разрешение посетить вас было поддельным. Святой отец обругал донну Босколи, обвинив ее в том, что она спугнула вас и тем самым все провалила из одного только удовольствия поехать в монастырь, чтобы поиздеваться над вами.