Во времена Нефертити

Возможно, что выдвижению именно бога города Ону способствовало и то, что этот город лежал на севере, который мог играть важную роль в борьбе царей с фиванским жречеством. Здесь был Мемфис, славный своим прошлым величием, о чем свидетельствовали непревзойденные в течение тысячелетий грандиозные памятники — высочайшие пирамиды, гигантский Сфинкс. Огромные некрополи хранили скульптуры и рельефы, остававшиеся образцами для последующих поколений. Религиозно-философское учение Мемфиса, связанное с культом бога Птаха, играло виднейшую роль в истории египетской идеологии.

Однако на выбор фараонов повлиял не только авторитет древнего величия севера и популярность его культов. Гораздо существеннее были другие причины, в частности положение этой части страны в связи с происшедшими важнейшими изменениями в организации египетского войска, резко поднявшими его боеспособность и в то же время сделавшими его сильной опорой царской власти. И то и другое было следствием появления конницы.

Начиная с XVII века до н. э. колесницы приобретали все большее значение в египетском войске, состоявшем ранее главным образом из пеших ополчений областей, подчиненных непосредственно своим правителям. Конница же была государственной, и естественно, что она стала опорой фараонов. Средоточием конницы был север — это определялось наличием там богатых пастбищ и близостью к азиатской и ливийской границам. Постепенно, в течение XV века до н. э., Мемфис превратился в крупный военный центр и стал резиденцией наследника престола, который, по обычаю, бывал главным военачальником.

Таким образом, выдвижение на первый план северного культа было продиктовано требованиями внешней и внутренней политики фараонов.

Для решающей роли в борьбе со жречеством был избран особый образ Ра — солнечный диск Атон. Возможно, что тысячелетняя популярность культа Ра мешала фараонам принять это божество как опору в древней привычной форме. С ним уже было слито много других богов, его культовый облик — человек с головой сокола — имели и другие божества, в том числе Амон. А их соперник своеобразием самого облика должен был наглядно свидетельствовать о новизне связанного с ним учения. И бог, обладавший нужными чертами, был найден — это было само солнце, с животворящими лучами-руками, осеняющими своего сына — фараона.

Уже в XV веке до н. э. фараоны обращались к Атону для поддержки своего авторитета, подчеркивая, что он помогает царю в битвах, что в сражениях он стремительно несется впереди и готов даже разрушить горы, чтобы сделать «обитателей чужих стран подобно подданным владычества Атона навеки». Тем самым провозглашалось, что, во-первых, египтяне были подданными Атона, а не какого-то иного бога, и, во-вторых, что победы фараоны получали от Атона.

Такие декларации не могли не вызвать отпор со стороны жрецов Амона и поддерживавшей его высшей знати. Жрецы не желали мириться и с другими мерами, направленными против роста их влияния, например, с попытками фараонов поставить во главе фиванских храмов людей, близких престолу и связанных с севером.

Реакция жречества была резкой. Возможно, что именно ее отклики и прозвучали в тексте пограничных стел Ахетатона, где Аменхотеп IV говорит, что, если задуманное им не осуществится, это будет хуже, чем то, что привелось ему трижды слышать в начале царствования, а до того — его отцу и деду. События, скрытые за обтекаемой формулировкой фараона, были, конечно, хорошо известны и понятны его современникам. Кто же иной мог противоречить владыкам Египта в течение трех царствований, кроме жрецов, наиболее организованной и поэтому особенно опасной группы внутри рабовладельческой верхушки?

Аменхотеп IV не отступил и пошел на решительные меры. Он провозгласил единственным истинным богом Атона, а себя — его сыном:

Нет другого познавшего тебя,
Кроме сына твоего Неферхепру-Ра-Уаэнра^[7]

,Которому ты даешь познать твою мысль и твою силу! —

говорит фараон в знаменитом гимне Атону.

В наступившей острой борьбе царь опирался как на рядовых рабовладельцев, так и на войско, и при определении той среды, которая могла питать новые стремления, отразившиеся в культуре и искусстве, необходимо учитывать характер интересов этих кругов. Именно из их представителей и состоял теперь в значительной мере двор, хотя за фараоном последовала, видимо, и некоторая часть прежних придворных.

Виднейшую роль при Аменхотепе IV играл начальник конницы Эйе, занявший впоследствии престол. А рядом с ним на ответственном месте хранителя печати, главного зодчего мы видим несомненного выходца из среды рядовых свободных Маи, имевшего также звания «истинного царского писца» и «носителя опахала справа от царя». Вот что говорит Маи о себе в надписи на стене своей гробницы в Ахетатоне: