Во все Имперские ТОМ 12. Финал (СИ)

И последняя надежда ушла вместе с ними. Чуйкин бы впал в отчаяние, но он и так жил в отчаянии всю свою жизнь, так что впадать ему больше было некуда.

Он верно служил Либератору канцлером, но он надеялся, что настанет день, когда он сможет расправиться с чудовищем...

И он саботировал все приказы Либератора, какие только мог. Чуйкин знал, что другие радикальные масоны регулярно доносят бате о делах Чуйкина, но Либератор все еще считал Чуйкина своим любимым учеником, а после того, как в Гренландии убили Крокодила, батя стал доверять Чуйкину еще больше.

И Чуйкин не мог отказаться от своего канцлерства — по двум причинам. Во-первых, пока канцлер он — есть надежда, что рано или поздно он найдет способ убить Либератора, благо, доступ к монстру у него был. А во-вторых, любой другой канцлер будет убивать и пытать еще больше. Чуйкин уничтожал людей сотнями тысяч, а другой радикальный масон в его должности будет делать это миллионами.

А население планеты за два месяца уже и так уже сократилось на треть...

По крайней мере, так Чуйкин думал до того, как увидел голову Крокодила в банке, так он рассуждал до того, как узрел, что герой мертв.

Теперь же последняя надежда на успех погибла. Без Крокодила ему не справится с Либератором...

— Наградите убийц Петра Нагибина усиленным пищевым пайком, на месяц, — распорядился Чуйкин.

Палачевский отвесил очередной поклон.

Это была серьезная награда, планета была объята голодом. Либератор фактически запретил продавать и даже производить еду без его разрешения, так что жратва теперь была только по карточкам, и только в крупных городах, куда по приказу Либератора согнали все выжившее население.

— Банки в Кунсткамеру, — приказал Чуйкин, — Батя желает, чтобы школьников водили глядеть на голову Крокодила и его братца. Дабы дети узрели МОЩЬ Либератора, спасителя Солнца и мира от Крокодила.

— Будет сделано, канцлер, — Палачевский вновь согнулся в три погибели.

Крики в крематории за стеной тем временем не затихали...

— Это у вас мертвецы так орут? — поинтересовался Чуйкин.

— Хе-хе, почти, — Палачевский захихикал, — Пока живые, но скоро станут мертвецами. Это бывшие офицеры Охранки, канцлер.

— Чего? Разве офицеры Охранки теперь не служат бате?

— Не все, — Палаческий развеселился еще больше, — Это бывшие члены оперативной группы по борьбе с радикальными масонами, канцлер. То есть те, кто боролись с нами. Их батя отказался брать на службу. Ублюдки просто сбежали, всей своей оперативной группой, вместе с семьями. Но мы их поймали, и теперь по приказу бати жжем их в крематории. Заживо, вместе с их женами, мужьями и детишками. Потому и кричат, суки. Они получают справедливое возмездие за свои дела!

Чуйкину показалось, что он действительно слышит за стенкой как будто детский плач...

— Офицеров всех расстрелять, — приказал Чуйкин, — А их семьи перевезти в «Кресты». Я потом с ними разберусь. А печь крематория — для мертвых, а не для живых.

— Эм, у меня приказ лично бати... — растерялся Палачевский.

— Я говорю голосом бати, забыл? — гаркнул Чуйкин, — Выполнять. Или сам отправишься в печь.

Палачевский молча отвесил поклон, на этот раз короткий и трусливый. Он поглядел на Чуйкина, как обиженный пес, у которого отняли вкусную косточку.

Чуйкин развернулся и, не прощаясь, вышел.

Оказавшись на улице, он прошел через двор центрального управления Охранки, весь заваленный изуродованными трупами — это все были «оппозиционеры», заподозренные в том, что плохо говорили про батю...

Тела лежали здесь штабелями.

Впрочем, они теперь и на улицах Питера лежали — многие умирали от голода, или от казачьей пули, батя только недавно подавил антигосударственный мятеж петербуржцев, а еще некоторые просто кончали с собой от нищеты и отчаяния...

И Чуйкин не видел никакого выхода из сложившейся ситуации. У него самого в кармане лежала смертельная таблетка, на случай, если до Либератора наконец дойдет, что Чуйкин саботирует его приказы.

Ибо попадать живым в лапы Палачевского Чуйкин не собирался.

Конец.

3 ::: Истинный АРИСТО

«Сын — это счастье,

Хотя бы на свете

Отца не застал он;

Не будет и камня

У края дороги,

Коль сын не поставит...»

«Речи Высокого», древнескандинавская поэма,

приписывается Одину

— Я объединюсь с Алёной Оборотнич, — ответил я сестре, — И вместе мы сразим Дьявола. Никто не устоит против союза двух богов.

— С Алёной? — Таня посмотрела на меня, как на безумца, — Братик, ты...

— Прости. Нет времени, — перебил я, — Если я умру — помни, что я тебя любил. И все, что я делал — я всегда делал ради клана. И никак иначе.

Я поцеловал сестру в щеку, Таня вцепилась в меня, явно не желая отпускать.

— Алёне нельзя доверять!

— Знаю. Но моему сыну Рюрику можно.

Я нежно отстранил сестру, а потом кастанул полётовское заклятие.

Мне было все равно лететь или телепортироваться, для меня больше не существовало самого понятия скорости, все ограничения пространства и времени пали, я перемещался мгновенно...