Во всем виноват Гоголь

Вскоре литературный салон в диванном углу зала кончился тем, что Бронькин даже приревновал всех сразу дам своего избирательного актива и штаба к своему креативному директору. Да и Чичиков к тому времени в окружении женского полу уже не на шутку раздурачился и почувствовал себя решительным гоголем или точно так, как когда-то ощущал себя тот задиристый и самодовольный охранник у дверей кабинета временно недееспособного прокурора, что томился теперь где-то в спальных районах Анталии. Бронькин непримиримо разобиделся на недостаточное женское внимание к себе как к политическому деятелю и боевому офицеру так, что откомандировал в тот угол одного пронырливого и незаменимого в казуистических потасовках и предвыборных побоищах юриста, чтоб тот перековал всеобщее дамское внимание в необходимо другую сторону. Но Чичиков тут со своим славолюбивым командиром Бронькиным на эту тему и не думал препираться. Напротив, он непривычно громко расхохотался над топорно-деликатными потугами пронырливого юриста, а затем, видимо, уже непроизвольно, даже показал, но теперь уже Бронькину лично, «…на лице своём ту равнодушную и дьявольски двусмысленную мину, которую принимает один только сатана, когда видит у ног своих прибегающую к нему жертву».Но и юрист оказался не из робкого десятка. Он, хотя и не без стакана водки для смелости и не без опасливых оглядок в сторону креативщика и не без хитроумных ссылок на необходимо нужные параграфы и статьи своих кодексов, но содеял свою историческую миссию с похвальным усердием и насильной отвагою. И рассеял-таки он всех бомондовских дев города по другим закоулкам ресторанного зала. Правда, потом оказалось всё ж таки, что не один стакан вылакал он для смелости, потому что потом в изнеможении и опустился на паркет.

Но Чичиков и тут ничуть не растерялся. К лежащему посреди зала пронырливому юристу он тут же приставил часового от прокуратуры с китайским веером и стаканом свежей водки. А сам переключился персональным своим интересом на сильно приободрившегося в последние дни прокурора Тугрикова, краснознамённого командира гарнизона с багряными от хронических удовольствий щеками и не изведавшим порохового дыма носом и удивительно радостного от проделок юриста ресторатора дядю Лысого Пимена. Правда с последним Павел Иванович общался несколько холодновато и называл его «академиком» или «закадыкой». А вот Пимен на дамское дело среагировал чувствительно и на словах. По бабьей теме он тут же сунул Чичикову под нос свой ехидный комментарий в виде слов: «Ты ж теперь понял, Паша, нас всех с танкистом вместе, что в Невпопадске-на-Нюхе тебе уже не жить и поздняк метаться?» Но на слова эти Чичиков Павел Иванович только неакцентированно хмыкнул, хотя видно было, что для него Пимен давно уже стал несносней самого отца Феофана и городского экстрасенса вместе со всеми их проповедями и назиданиями.

К слову заметить, Пимен тоже оказался страшно занимательным собеседником, особенно для прокурора, а ещё больше для гарнизонного полководца. Ресторатор, как и полководец, не говоря уже о прокуроре, давно уже зашли в сверхлимитный разогрев. Будучи под высоким градусом, он жутко и несмолкаемо юморил о природе Мордовии и временах, прожитых им под Сыктывкаром, где его бытие, как и жизнь самого Чичикова, оказалось, «…была не раз в опасности со стороны врагов».По вульгарным воспоминаниям Пимена, они там с «Чичей» немало восьмерили, но испытания «прошли на раз». И так хитро выползали они из опасностей, что краснощёкий полковник, несмотря на приличный хмель и большой опыт службы, поначалу даже онемел от их хитрости. И хотя внешне он не склонил своей завидной стати и даже сейчас на его «…лице изображалась какая-то надменная величавость, во всех движениях видна была привычка повелевать»,без советов Пимена всё равно никак обойтись не смог. Он стал слегка ненормативным басом и такими же аргументами грубо хлопотать перед Лысым Пименом об орошении жажды его необразованностей «…вразумленьем истины»для своей последующей службы. Оказалось, что после номинирования в чемпионы года его лучших табуреток, производимых в мебельном цеху его же войсковой части, в столярно-мебельных кругах региона завелись у него жестокие экономические оппоненты, что не хуже врагов форменных. — И что теперь делать? — спрашивал.