Во всем виновата книга – 2

Мужчина повесил трубку. Не стоит лишний раз говорить, что этот звонок черной тучей висел надо мной, пока я продолжал составлять каталог и приблизительно, весьма приблизительно оценивать найденные внутри Библий книги, удивляясь каждому литературному сокровищу. Я никогда не был склонен к волнению, разве что в присутствии Аманды, от нежного голоса которой у меня потели ладони, а сердце билось чаще, но в тот день я подскакивал от любого звука с нижнего этажа, будь то шум отопительного котла или бой настенных часов. Звонивший мне не понравился. Не нравилось мне и то, что отец оставил такое странное наследство. А меньше всего мне нравилось то, что мое детское убеждение – отца убили – переросло во вполне взрослую уверенность в своей правоте. Взглянув на кучу книг, как ценных, так и бесполезных, я обескураженно покачал головой. Если бы преподобный был рядом, чего мне от всей души хотелось, он наверняка нашел бы мудрую притчу или изысканное изречение из Библии, которое помогло бы мне пролить свет на необъяснимые обстоятельства и выпутаться из этой ситуации.

– Папа, зачем ты ушел? Что все это значит? – спросил я вслух и, стыдно признаться, заплакал.

Перенесемся назад во времени. Лето жаркое, как печка, небо цвета жестяной банки, воздух тяжелый, как математика. Мы с отцом едем в нашем семейном универсале с боками, отделанными под дерево, и настолько мягкой подвеской, что на любой кочке нас подбрасывает, как лодку на волнах. Мы возвращаемся в Первую методистскую церковь с грузом псалтырей, подаренных другой миссионерской организацией по братской традиции «давайте, и дастся вам». Щедрый жест с их стороны, учитывая, что наши небогатые прихожане были сильны верой, но не кошельком и псалтыри у нас почти закончились. Должно быть, некоторые нарочно брали их домой, чтобы распевать в ванной «Старый крест»[14] от начала и до конца.

В этот августовский день преподобный вел себя рассеянно и в целом странно. Я помог ему выгрузить коробки с псалтырями из машины и погрузить на стеллажи у церковных скамеек, после чего отец отправился в кабинет. К моему удивлению, он сунул мне два доллара, чтобы я купил в магазине лимонада, конфет или чего захочется. «Подождите-ка», – подумал я. Он всегда журил меня за лимонад и конфеты. Мне не очень-то хотелось того и другого, но я послушно удалился, недоумевая, почему отец хочет от меня избавиться. К тому же в церкви было прохладнее, чем на улице, где солнце жгло сильнее Ока Саурона.

Вернувшись, я заметил возле нашей машины два других автомобиля, куда более дорогие. Первый – черный, как сама алчность, «мерседес», а второй – белый антикварный «порше». Меня насторожило то, что они блокировали нашу колымагу спереди и сзади. На улице можно было свободно припарковаться, зачем вставать так, чтобы мы не могли выехать? У меня возникло дурное предчувствие.

В церкви было тихо, если не считать голосов, доносившихся из кабинета в подвале. Из-за легкого эха казалось, будто голоса идут из шахты. Я решил присесть с краю, на другом конце рядов скамей, и принялся жевать полурастаявшую шоколадку в ожидании неизвестно чего.

Ждать пришлось недолго. Из дверей в конце притвора, за которыми располагался спуск в подвал, появился одетый с иголочки мужчина с толстым кожаным портфелем в руке и важно проследовал к выходу. Я притаился, не издавая ни звука, и он прошел мимо, не заметив меня. На лице его было отрешенное выражение, словно он глубоко погрузился в раздумья. Когда он вышел, сумрачные внутренности церкви озарил резкий серебристый дневной свет. Наконец массивная дубовая дверь захлопнулась, и тут же из подвала появился отец с другим мужчиной, чья голова была повернута в сторону от меня, поэтому я его не рассмотрел. Они с отцом говорили о непонятных мне вещах. Помню, что мужчина произнес: «Мильтон», и я запомнил это слово лишь потому, что в школе учился хилый парнишка с таким именем. У него было неоригинальное прозвище – Милашка Мильти, из-за которого все над ним потешались. Когда отец с незнакомцем проходили мимо меня, топот шагов по каменному полу почти заглушил их голоса, но я готов поклясться: отец сказал что-то о «широких полях». Каких еще полях? Не понимая, о чем они говорят, и чувствуя себя неуютно на расстоянии вытянутой руки от них, я откашлялся.

– Привет, Лиам, – непривычно громко и беззаботно сказал преподобный. – Сынок, подожди минутку.