Во всем виноваты «Битлз»

Клим с вокзала сразу поломился свою луноликую искать и в оркестр первомайский определяться, а я решил себе в гостинице номерок оторвать. Чтобы солидно и никаких проблем.

— Мест нет? — спрашиваю, чтобы ответ ей сразу подсказать.

— Местов нет!

Я хрясь пористой шоколадкой по стойке: «А если подумать?»

— Извините. Местов всё-таки нету!

Я тресь букетом по прилавку: «А ежели посмотреть?»

— Есть как будто четыре номера, но на праздники сдавать не положено.

Я хлоп колготками с люрексом по столу: «А для хорошего человека?»

— Какая прелесть, давай ксиву!

И я ба-бах «серпастый и молоткастый» на перегородку.

Номер вполне приличный, на третьем этаже. Окна на главную улицу выходят. Погода хорошая, везде флаги развешивают и к первомайской демонстрации готовятся. А но тротуарам-то, по тротуарам петрозаводские крепконогие красотульки разгуливают — эх. Первомай, Первомай, кого хочешь выбирай! Но я ведь только что с дороги, поэтому разделся и нырнул под влажные твердые простыни. Думал, на часок, а проснулся — уже темно. Что за чёрт?! Времени пять минут четвертого, в том смысле, что пять минут шестнадцатого на моих электронных, а за окном темень — хоть глаз выколи. Часы сломались — больше нече… Решил прогуляться по вечернему празднично украшенному городу. Надел жилет кевларовый, взял кастет хромированный чудной тульской работы, гениально замаскированный под сувенирный штопор, а также пращу реликтовую абиссинскую, взял еще ножик выкидной с наборной магаданской рукояткой и затейливой тюремной вязью «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!» и вышел… под неяркое весеннее петрозаводское солнце.

На фасаде гостиницы семеро низкорослых, как на подбор, рабочих в коротких удобных прохарях споро заканчивали крепёж громадного портрета Ленина с местным карельским разрезом хитро прищуренных глазок. Это была та самая улыбающаяся разновидность любимого портрета, которая с детства мне навевала приятные мысли о добром дедушке Ильиче, быстро решившем вопрос со своей лампочкой и тут же бодро взявшемся за светлое будущее — портрет в кепке и с приложенной к ней в порядке приветствия ручкой. Особенно реалистично неизвестный художник выписал кокетливый бантик на широком лацкане вождя. Портрет перекрывал окна примерно четырёх номеров, создавая в них приятную густую и чернильную темноту.

Я был почти уверен, что три номера из четырех пусты. Любой карельской берёзке было понятно, что сдавать даже самому командированному командировочному тёмную конурушку, выходящую окном на грязную изнанку портретного холста, — это грубейшее нарушение Женевской конвенции о правах человека. Единственный, кто мог заставить администраторшу совершить подобное преступление, — это какой-нибудь идиот, подлизавшийся к бедной женщине при помощи того, от чего не смогла бы отказаться даже бушменская королева Нуамк-Лого-Рау — колготок с люрексом. Хотя от ношения набедренной повязки она могла отказаться так же легко, как американцы от отмены своего военного присутствия в Гватемале. Ой да ладно… чего уж…

Я вернулся, переоделся (в смысле переоснастился) и пошёл искать Клима.

Нашёл его около филармонии. Он был одет в какой-то красный камзол и высокий кивер с плюмажами. Около него болтались еще человек двадцать таких же орлов, собирающихся представлять духовой оркестр петровских времен. Все они в сильный разнобой подгуживали, поддуживали и подсвистывали на своих помятых инструментах, готовясь к репетиции и бравируя возможностью сыграть всё что угодно — от шопеновского похоронного марша, называемого лабухами «Из-за угла», до двенадцатого опуса композитора Шнитке, уничтоженного автором за сложность.

На тротуаре, любовно поглядывая на Клима, околачивалась его местная пассия Анюта, разодетая в пух и в более или менее петрозаводский прах, и брови её действительно издали напоминали ущербную луну.

Короче, предпраздничный вечер тридцатого апреля мы провели довольно прилично и без больших потерь, даже ночевали там, где положено: Клим в общаге в Анютином обществе, а я в своем тёмном номере в одиночестве. Была, правда, там где-то одна подруга Анюты, да увел её не то брат, не то сват. Да и хрен бы с ней, если не сказать больше.