Во всю ивановскую (сборник рассказов)

— Еще бы иначе. Мое безукоризненное вятское произношение и латышские стенографистки. Не буду я править: все равно в архив.

— Но взгляни — критик полностью перепахал свои выражения.

— В какую сторону?

— В нейтральную.

— Ах! — сказал вдруг я без всякой связи с разгово-

ДО ром. — Вот вернусь и Москву — все дела запущены, перед всеми виноват, всем должен, перед женой, детьми стыдно, а ведь вот знаю, что надо будет непременно на родину, иначе — хана. Хоть на неделю! Боже мой! Раньше шел по селу, уже по одному дыму знал, какими дровами топят. Ведра брякают, за селом далеко костер горит. Ах, а в институте так тосковал по своему говору, ехал на Ярославский вокзал, сидел там или в очереди встану за билетом и просто так стою. Не слова слушал, не смысл — тональность. А уж когда в свой поезд садился — все, как на территорию другую попадал…

В дверь постучали.

Я пошел открывать. Два часа ночи, кому мы понадобились? Сердце екнуло — боюсь ночных звонков, боюсь телеграмм.

За дверью стояла… знакомая из ночного бара.

— Ого! Как это ты нас вычислила?

— Японец тут?

— Да.

— Як нему. Он меня звал. Я думала, он один.

— Толя, к тебе, — сказал я, поворачиваясь.

Девица входила в центр события.

Зазвонил телефон.

— Да, — сказал Толя, но вдруг напрягся и заговорил не по-русски. — А это тебя, — сказал он мне, зажимая микрофон трубки и мне ее отдавая.

— Слушай, — сказали в трубке, — я так понял, что ты с боссом еще не спишь. Сухое пьете? Плюньте — изжога будет. Коньячку принести? Мы тут с Милкой и еще с одной зайдем, разрядка ж нужна. Алло?

— Вообще-то, мы спать уже собрались, — я понял, что говорю с барменом. Девица тем временем села в кресло и, объясняясь жестами с Толей, велела дать ей закурить и открыть вино. — Спать уже собрались, Вообще-то.

— Ну какой сон? Мы так прикинули, что в Стране восходящего солнца уже день, люди уже у станков. И ему пора. Мы зайдем на пару минут, ты немного попереводишь, девчонкам же интересно, я им похвалился. Тут западных туристов навалом, а японец — редкость.

— Подожди. — Зажав трубку, я сказал: — Господин Накамура, тут еще к тебе напрашиваются.

— Хватит к нему, — совершенно осмысленно сказала девица. — Если тебе надо, ты и свистни к себе, а с ним буду я.

— Слушай, — сказал я в трубку, — в самом дело очень поздно, надо поспать. Завтра трудный день.

— Старичок, мгновение уйдет.

— Будут другие.

— Это уйдет.

Я промолчал.

Толя наливал девице вино, та щурилась на меня, ожидая действия.

— Так как? — спросил бармен.

— Завтра! — сказал я.

— Ты все-таки черкни там где-нибудь телефон. Спросишь Адика. Не Эдика, Адика, понял?

— Не Эдуарда, а Адольфа, так?

— Точно!

Он продиктовал номер, и мы простились.

Девица пила вино и спрашивала Толю, так же или не так же танцуют в Японии.

— В этом мы уже сблизились, — отвечал Толя. — Танцуют точно так же. Правда, там еще сохранилась чайная церемония, но это пройдет.

— А ты хорошо говоришь — зачем нам переводчик? — спрашивала девица, сурово на меня глядя.

Тут я не выдержал и сорвался:

— Толь, выгони ее к такой-то матери!

— Он меня звал, — заявила девица.

— Я? Тебя? — изумился Толя.

— Кто же ключом стучал и номер показывал, кто? Тут-то до нас и дошло, как девица истолковала жест

Толи, когда он нетерпеливо барабанил ключом о стойку, тут-то и этот Ад и к рассмотрел номер на ключе. Так что ларчик просто открывался.

Девица, еще посидев, все-таки уколесила.

Пока я убирал со стола, проветривал номер, умывался, Толя уснул.

Ну вот что было делать — сон не шел ко мне настолько, что было бессмысленно ложиться. Так я и сидел, глядя на ночной город, на освещенные часы на башне вокзала. Как странно, думал я, через сутки будет поезд, там Москва, там дом, дети, дела. Да! Мне же жена положила в дорогу нераскрытые письма, чтобы я нашел время их прочесть и, может быть, ответить. Было холодно от окна, я надел куртку и достал писька. Но не читалось. Одно я отложил на потом, увидя самодеятельные стихи, другие вскрыть не было сил.

* * *

Я сидел долго, и, кажется, был какой-то летящий момент забвения, в котором это мое состояние отозвалось в другом, уже бывшем, а может, еще и грядущем состоянии. Печка топилась, кто-то невидимый, уже потусторонний, двигал реальные предметы, составляя их в порядок, непонятный, смешанный, но выполняющий чью-то волю и на что-то указующий, но не насильно, а каким-то боковым намеком, будто зная о понимании избранных, но не исключая и непонятливых.

А в самом деле: куда все уходит? Почему в радости встречи с дорогими людьми есть печаль? Ведь не хочется, чтоб наступила разлука, но она же необходима, ведь если встреча будет длиться и длиться, то будет плохо, будет вина друг перед другом, что слишком высокую ноту не вытянуть, нужна передышка, что все равно сволокут на дно заботы дня.