Во всю ивановскую (сборник рассказов)

Все это было более чем поучительно. Особенно потряс меня огромный камень, у которого или на котором, по преданию, отдыхал автор эпоса. Этот камень доставили издалека, тянули тракторами, а по дороге в кустах сидели спрятанные оркестры. «Кустарная музыка», — смеясь, сказала женщина, секретарь райкома. Видно было, ей приятно наше искреннее восхищение. Музей эпоса был создан практически на одном энтузиазме. Также общественным был прекрасный хор в костюмах удивительной красоты, национальных костюмах, и видно было, что костюмы не извлечены из бабушкиных сундуков, а сделаны новыми, и сделаны не бутафорски, не по-бумажному, а самые настоящие. Спев нам (тут обязательно надо сказать, что всегда сцене помогал петь весь зал, исключая нас. Любую песню. Причем мгновенно голоса распределялись на несколько партий, и песня звучала так, будто они специально репетировали. «У нас по сто тысяч поет на празднике», — говорили нам), эти парни и девушки не переоделись и пошли по домам в костюмах, встречаясь с жителями, которые также были в костюмах, то есть национальная одежда была повседневной.

В доме у писателя пели его внуки — крошечная внучка в венке и расшитом сарафанчике и внук в белой рубашке и темном галстуке. Им тоже подпевали, но очень бережно, чтобы все время они вели мелодию.

Стола не было, сидели вдоль стен на самодельных лавках. Обносили национальными кушаньями, домашним пивом, желающие могли налить чего покрепче. Было уютно, я думал, чего мне недостает. Видимо, какой-то степени безалаберности и того состояния раскованности, при котором не думаешь, что сказать и как поймут. Ощущение напряженности все-таки было. Вместе с тем я видел, что хозяева рады, что нам нравится, — сами они друг с другом были почтительны без фамильярности, уважительны без угодливости, все чаще говорили на латышском и смеялись.

Прощались при восшедшей луне.

* * *

В автобусе латыши снова пели. А так как за эти дни мы часто слышали их песни, особенно «Вей, ветерок», то подтягивали все уверенней и въехали в вечернюю Ригу, спевшись окончательно.

У гостиницы продавали цветы. Холодало, и, видимо, боясь, что прихватит лепестки, женщины окружали цветы прозрачным целлофаном, а внутрь ставили маленькую Саечку.

Интересно, что долгая дорога нас не утомила, но протрясла нарядно. Решили что-нибудь съесть и выпить по стакану сухого холодного вина. Была почти полночь, но нам сказали, что в подвале гостиницы ресторан работает до двух ночи. Я вызвался сходить, опустился на лифте и… был повернут от дверей. Не один я был такой, много желающих рвалось в двери, откуда вырывался дым и гремела музыка. Досадуя и злясь на себя, я прибегнул к международному языку подкупа, но швейцар — то ли видывал купюры покрупней, то ли был не в духе — не пустил.

Из лифта навстречу мне ловко вывернулся молодой лысоватый мужчина в форме работника ресторана. Я остановил его и изложил просьбу. «С собой не полагается, займите очередь». — «Я не один, с товарищем». — «Пусть и он спустятся». Тут вдруг я, почему, не знаю, сказал: «Это важная птица. Я при нем секретарь. Это представитель японской фирмы «Тойота». Как я ему объясню, что в Риге нельзя купить кусок сыра и бутылку вина?» — «И все-таки правило есть правило». И мужчина быстро обогнул меня и скрылся.

«И плевать», — раздраженно думал я. Поднявшись, я так и сказал Толе, что не сдохнем, что унижаться противно.

Толя прогулялся по номеру, подергал за шнур жалюзи и вдруг решительно спросил:

— Значит, я представитель фирмы «Тойота»?

— Не прошибло.

— Прошибет! — бойцовски сказал Толя. Подтянул расслабленный галстук, надел купленный в «Березке» пиджак. — Не знаю, как ты, но я свою роль сыграю. Переводи по своему усмотрению. Дело не в вине. Дело в дружбе народов! Что это такое? Из Страны восходящего солнца, между прочим.

Я засмеялся, и мы отправились. О, Толя оказался актером высокого класса. Перед швейцаром он хлопнул себя по карманам, будто ища сигареты, и требовательно посмотрел на меня. Увы, сигарет и у меня не было. Указывая на дверь ресторана, я что-то вякнул, что должно было означать по-японски: «Там купим». И мы прошли мимо отскочившего в поклоне швейцара. Толя даже (делал жест, будто шарит в кармане, но вынул руку пустой и что-то резко сказал мне.

— Господин Накамура, — перевел я швейцару, — боится оскорбить ваше достоинство чаевыми.

— Хай-хай, — одобрил Толя, входя в зал и надменно озирая собравшихся.

Мы вошли в период тишины, когда оркестранты ужинали, точнее сказать, полуночничали. Все столики дымились сигаретным туманом, народу было битком.

О, я вдруг увидел за стойкой того молодого лысоватого мужчину.

— Стой тут, — велел я, подошел к бармену и, кивнув на Толю, поставил бармена перед фактом.

И что? Нашлось, нашлось нам место по эту сторону стойки, место отличное, с краю, чуть отдельно от зала.

— О, «Тойота»! — воскликнул бармен.

Толя, слегка оскалясь в его направлении, сердито что-то сказал, видимо по-корейски.