Во всю ивановскую (сборник рассказов)

Тут надо сделать маленькое отступление. Нельзя же думать, что в названных поездках только и было, что лилось вино да велись разговоры, Даже и в Грузии, где застолья значительно превышают их среднюю общесоюзную продолжительность, несколько дней шла конференция по проблеме современного национального романа, в Иркутске было совещание молодых писателей Восточной Сибири, а в этот день в Риге говорилось о Продовольственной программе, роли писателя в ее выполнении. Критик Вилорий возмутил нас тем, что надменно вопрошал: «Кто же управляет пятисотсильным трактором? Уж не ваши ли старухи Анна или Дарья? Или Пелагея? А может, это Иван Африканыч разбирается в электронике современного, производящего продукты комплекса?» Ну и тому подобное. Наши выступления были не только в защиту старух, но о земле, о любви к ней, о той очевидности, что без воспитания этой любви, без поклонения ушедшим, уходящим поколениям нельзя сохранить душу и выполнить и эту Программу, и любую другую. Я говорил возмущенно о бесчеловечном факте, когда старые кладбища запахивают в целях якобы расширения пахотных земель, а критик кинул насмешливо: «Вот пусть и помогут вам ваши ушедшие поколения». Толя говорил о вкладе в общее дело личных хозяйств, но до определенного момента, до опасности перерастания личного хозяйства в источник накопления. Ему также кинули ироничную реплику: «Почему ж вам не запрещают издавать книги, и часто толстые? Ведь это тоже доход».

Словом, осадок на душе от дискуссии был противный. Ответить критику было легко. Ведь даже с точки зрения урожайности если распахать кладбище в два гектара среди тысячи гектаров угодий, то урожай увеличится на сорок центнеров от силы. Тогда как, если увеличить урожайность на центнер, можно получить тысячу центнеров прибавки. Но критик и думать не думал о моральной стороне дела, он же был всецело за прогресс. Дело было сделано, настроение у нас было непорчено.

А критик все набрасывался на меня за то, что я призываю исследовать национальный характер в современных условиях, а сам этому не следую.

— Главные черты русского характера — доброта и терпение, так? Согласен? Почему же ты так агрессивен?

— В чем?

— В отрицании очевидного. Тебе дай лошадь, уж тебе ее не запрячь, а все цепляешься.

— При чем тут лошадь? Дело в одинаковости чувств, но в разности их выражений и ощущений. Общечеловеческое окрашивается национальным. Грузин видит мир иначе, чем эстонец. Но это взаимно интересно и взаимно обогащает…

Бессмысленно было что-то ему доказывать, а он думал, что мне бессмысленно чего-то доказывать. Силы его, несмотря на подвякивание пришедших, иссякали, а я, прострадав полдня и вечер от недосыпания, вдруг взбодрился, еще бы — ведь на Байкале засиял день и дал мне силы и бодрости. Противореча главным своим национальным признакам, затеял кофе, сходив за кипятком к возненавидевшей меня дежурной.

* * *

Программа пребывания состояла из трех дней, крайне насыщенных. Мероприятия шли внахлестку, я старался не пропустить ни одного. Боялся обидеть хозяев, вдруг подумают, что плохо отношусь или еще что. Тут и театр был, и фольклорный ансамбль, снова театр, документальные ленты о латышских стрелках и о том, почему молодежь идет в церковь, когда женится, и т. д. Организму было тяжеленько, часто голова моя падала на грудь, особенно при переездах от мероприятия к мероприятию, всем же не объяснишь причины такой сонливости, поэтому иногда выручал Толя. Он говорил, что я только что с Байкала, что там другое время, но его могли понять и так, что сейчас на Байкале спячка.

Вилорий тоже не пропускал мероприятий, особенно их финалы, когда на западный манер деликатно выставлялись коньяк, кофе, но надо было наливать то и другое самому. Психологически это было сложно — подойти и налить, но не для Вилория. «Относись ко всему проще», — учил он, наливая и мне и себе. Он считал, что раз официальные выступления кончились, то пора и забыть разногласия. Хлопал меня по плечу, я дергался, он говорил, как лошади: «Ну, чего ты?»

Особенно непрерывным по числу дел был последний день. Нас повезли на родину латышского эпоса в Лачплесис, было посещение музеев, заезды и выступления в школе ткачих (в этой школе, сказали, было более тридцати национальностей), возложение цветов на могилу знаменитого председателя колхоза Каулиньша, заезд в сельский дом писателя, ужин при свете камина, домашний концерт…