Во всю ивановскую (сборник рассказов)

И это «а я?» вырвалось у нее так горько, так сердечно, что я похолодел от понимания, что она не затеяла супружескую ссору с целью сделать меня виноватым в ее бедах, нет, она гораздо выше этого, и что я могу лишиться ее. Ведь это «а я?» было единственным, которое говорило о любви ко мне даже за гробом.

Я поднял на нее глаза. Сердце потихоньку переставало слышаться.

— Ну, — вздохнул я. — И чего я добился? И у меня же болит сердце, и я же во всем виноват. И ты же спасаешь меня лекарством.

— Я предусмотрительная. — Она будто возвращалась откуда-то. — Нет, милый, ты затеял эту игру в возлюбленных, чтоб убить меня.

— Ой!

— Ты специально ее выдумал. И этот разговор о фильмах, эта фраза «упадешь и костей не собрать».

— Но ты же сама меняла ударения. Пропасть — пропасть.

— Специально, чтоб проверить тебя.

— То есть я же в дураках.

— Да, родной. Теории могут быть в жизни, но жизнь это практика. Какой ты еще ребенок.

Она всегда любила раньше, когда я дурачась играл в маленького. То есть слабого, то есть зависимого от нее, то есть не такого, каков я есть.

— Я сейчас перестану болеть, — сказал я. — Я уже перестал. Все! Давай избежим упреков. Дай носовой платок. Как ты плохо следишь за мной, у меня не оказалось даже носового платка. «Эх, мы с милашкою прощались, очень горько плакали: ее слезы, мои сопли на колени капали». Торжествуй — плачу.

— Ты всегда был глупым, теперь я убедилась в этом окончательно.

— А кто меня сделал таким? Кто? Ты. Я поглупел от любви к тебе. Ведь муж, вооружись афоризмом, есть продукт деятельности жены.

— Какая, в самом деле, глупость.

— Пить хочу до того, что не дотерплю до дома, спущусь вниз, в пропасть. И тебе принесу.

— Потерпишь.

— Нет. Разрядка напряженности. Ты что, в самом деле могла прыгнуть?

— Да.

— А я? Ты обо мне подумала? На кого б ты меня бросила.

— Ой! Найдутся.

— Не ври, все сходятся в единственном варианте. И надо терпеть.

— Что терпеть? Ты опять?

— Опять! Что, недолго добежать до пропасти? Игра в возлюбленных была правильная, и не было в ней ничего фальшивого. Нам было хорошо, но «сулит мне труд и горе грядущего волнуемое море», и надо быть готовым. Большой труд! Разве я не дерзаю взяться за него! Еще как. Я плохо думаю о себе, ты знаешь, прошло мальчишество, когда я воображал, что чего-то стою. Стою не я, а то, что дано мне. Сказано, что человек может гордиться только тем, что свершил до рождения. Но последняя фраза в роли любовника о твоем муже: ты знаешь, милая, он стоит того, чтобы раствориться в нем, его работе, и это твой единственный путь к счастью. Будем любить, а если нас не любят, будем считать себя виноватыми. И это во всем.

И мы пошли. Все-таки я все время старался идти так, чтобы жена моя шла подальше от края пропасти.

И получалось, что ближе к краю шел я.

Рига, час ночи

Кто бы знал, до чего я не люблю никуда ездить. Но, видимо, в наказание за это судьба гоняет меня почти непрерывно. А тут и вовсе сошлись подряд три поездки: в Тбилиси, оттуда в Иркутск, потом без передышки в Ригу. Так что я еле-еле душа в теле обнаружил себя в номере гостиницы «Латвия». Причем почему-то вначале увиделась зеленая куртка, брошенная на кресло, и мысль, что пора проникаться уважением к ней — ведь куда бы я ни приехал, она уже здесь, — мысль эта слегка оживила меня. Но только слегка. Уж если у куртки не было сил взойти на вешалку, то что требовать от хозяина.

Все-таки я знал, что некоторое время продержусь, но вскоре накатит усталость, требующая сна, ведь разница во времени между Восточной Сибирью и Прибалтикой огромна, еще вчера утром, закрывая ключом дом на Байкале, я подумал, что в Москве еще и первые петухи не кричали, что, вылетев из Иркутска утром, я и в Москву прилечу утром, а уже вечером того же дня надо грузиться в поезд Москва — Рига. На аэродроме в Иркутске один писатель иезуитски говорил, что печка в доме на Байкале еще не остыла, что он, может, еще сегодня поедет ее подтопит и сядет читать «Мифы народов мира», другой жалел, что я мало порассказывал о Грузин, и просил для запоминания повторить про «мерседес».

— А, — торопливо и натужно смешил я, — ко мне грузин подошел, узнал, что из Москвы. Спрашивает: «Помоги мне купить «медресес». — «Чего?» Он подумал, подумал: «Месердес». Слово это, может, он и не выучит, но «мерседес» купит.

— Они там тебя небось не так провожали?

— Да уж.

— Они хотели тебя из строя вывести, а мы нет. А если что, так мы догоним и перегоним!

— По тостам их не догнать.

Я как-то еще дергался дорассказать о Грузии, ведь я там был впервые, но все выходило наобляп, думал, что вот ведь про Гришу не рассказал, словом, все было так, как на проводах, когда вроде ненужное и торопливо скапанное почему-то потом помнится, хотя главное было в прощанье. Дотянули до последнего, стали торопливо жать руки, я пошел проходить помещения с жуткими названиями «Досмотр» и «Накопитель», отдавая паспорт, оглянулся и стал махать — идите.