Вочий вой

           Адиль-Солтан с трудом поднялся на ноги и, остановив повелительным жестом вскочивших наянов, отошел за группу деревьев, росших вдоль шляха. Некоторое время он еще смотрел на вытянувшееся длинной лентой войско, а затем шагнул за дерево, скрывшее его от посторонних глаз, медленным движением вынул из ножен саблю, и присев на колени, положил подбородок на острие клинка, уперев рукоять в землю. Ярким сполохом промелькнула перед глазами вся его боевая жизнь в войнах и походах и, чтобы ненароком не навернулась на глаза непрошенная слеза, Адиль-Солтан резким движением опустил голову на клинок. Тело его конвульсивно дернулось, и медленно завалилось набок…

ГЛАВА 48

            Тысячи Исхака и Камбара, проходя мимо растерзанного, разгромленного отряда славного Адиль-Солтана, уже заранее были заряжены на смерть. Ведь все произошло на их глазах. Безжалостные кусочки раскаленного металла  за считанные мгновенья выкосили тысячу воинов, на которых равнялись, которыми гордились. И нервы Исхака не выдержали…

            Рванув саблю из ножен, он рванул поводья, и заорав истошным голосам: «Хура-гх!», повел свои тысячи прямо по телам погибших собратьев. Лошади, инстинктивно шарахаясь от трупов людей под копытами, сразу сломали строй, и вместо лавы получилось просто скопище людей и коней, пытающихся как-то выровняться в линию…

           Но на линию огня они так и вышли – большой неорганизованной толпой, облегчив задачу казакам.

            Как и прежде, громыхнул первый залп, и тысячи крупных, тяжелых  дробин полетели собирать свою кровавую жатву, поражая в густом людском месиве по две-три жертвы одновременно.

            Уходя от губительного огня, татары стали рассыпаться по склону, и стали легкой добычей стрелков и метателей копий.

            Раздался второй залп, и склон увала покрылся новыми и новыми телами убитых и раненных…

            Не выдержав крайнего напряжения не битвы скорей, а избиения, войско татар повернуло коней…

            А в тыл казакам  заходили чамбулы Юнуса и Сологоя.

            Не имея возможности в узком пространстве развернуться в лаву, конники стали вытягиваться вдоль засады, обнажая тыл. Чем сразу же воспользовались ногайцы – сотни копей, посвистывая или шипя в воздухе коваными наконечниками, полетели в спины татар, а из балки, нахлестывая ногайками коней уже выходили донцы, замыкая подковой пути отхода татарам на левом фланге. Справа, улюлюкая и визжа в боевом кураже, вылетели, стоя ногами в седлах всадники Тунгатара.

            То, что произошло дальше, нельзя было назвать даже дракой юртовых мальчишек.

             Татары, запертые в засаде, не имеющие возможности для маневра,  не успев даже поворотить коней, чтобы встретить врага лицом к лицу, были вырублены все до единого. И только кони, лишившиеся седоков, разбегались по балкам и оврагам, и вездесущие коноводы ногайцев еще до захода солнца с трудом собрали их в табун.

             День клонился к вечеру, и можно было уже не ожидать от Саип-Гирея, потерявшему сегодня треть своего войска, новых выступлений.

              Казаки почти в открытую, без опаски ловили татарских лошадей и собирали на поле боя богатые трофеи.

               Дозоры казаков доносили, что даже татарские разъезды ушли из балок и с увалов, сгруппировавшись вокруг ставки хана.

               Но в душе Зарубы по-прежнему не было покоя – татар все еще было намного больше, чем казаков, и в открытой схватке противостоять им будет не возможно. Хотя они и понесли немыслимые потери, сломить их воинский дух, закаленный в многочисленных битвах, было не просто.

              Но и уходить после такого дня – дня полной и безоговорочной победы над значительно превосходящими силами татар, не хотел никто.

              Собравшиеся вокруг Зарубы атаманы и сотники выразили общее мнение устами Тунгатара, который был, как всегда, немногословен:

            - Твоя башка сылна умный, За-ру-ба! Давай думай свой башка, как ешо нам татара побивать. Людишка нашия выся готовий на бытва! Давай, веди, атаман!

           Но Заруба не спешил принимать решение. Он усиленно думал о том, как поведет себя далее Саип-Гирей. И чем больше думал, тем больше склонялся к мысли, что хан не пойдет ни сейчас, ни позже на открытое столкновение. Понеся тяжелые потери, каких не было у него за все время похода, и не зная численный состав казачьих сил, а то что их значительно больше пятиста человек, ему теперь уже ясно, вряд ли он решится еще раз попытать военного счастья. Потому что, следующая попытка унесет жизни еще не одной тысячи его наянов.

           Вместе с тем, шанс нанести ханскому войску еще больший урон был, и Гнат отошел в сторонку, чтобы тщательно все обдумать и взвесить…

ГЛАВА 49

           Саип-Гирей действительно пребывал в растерянности. Он лишился поддержки своего верного советника Джанибека, потерял лучших, отборных наянов Адиль-Солтана, да и сам тысячный выказал немой укор хану – свел счеты с жизнью. Из трех тысяч воинов, которых увел с собой Манаша, вернулся только тысячный Сологой с двумя дюжинами наянов. На Сологоя страшно было смотреть – косой удар казачьей сабли разрубил ему щеку от виска до подбородка, разорвав рот и выкрошив десяток зубок. Тысячные Исхак и Камбар погибли оба, а с ними пали на поле брани и более тысячи наянов.