Водка + мартини

— Ты что, не слышал? У меня нет настроения.

— Ну ты же не поедешь домой с этим… типом, а?

— Ли? Я ему очень нравлюсь, Майкл.

— Ну и что? Что ты-то в нем нашла?

— Он мне нравится. Он такой… я ему нужна, и это меня привлекает. Он хочет меня, я с ним чувствую себя женщиной.

Господи. Может, Дэйв Кливер и прав. Может быть, всякая женщина просто хочет быть желанной, и это все, что ей надо. Возжелай как следует, и ты на полпути к цели.

— А со мной ты не чувствуешь себя женщиной?

— Когда-то чувствовала.

— Хилари, ведь человек не может нравиться только потому, что ты ему нравишься. Должна быть какая-то другая причина.

— Он летает на дельтаплане. И мне это тоже в нем нравится.

— Прости, разве ты увлекаешься дельтапланеризмом? Что-то я впервые слышу об этом.

— Оставь, прошу тебя.

— У нас с тобой так много общего, Хилари. Я ведь тебе нравлюсь не просто потому, что и ты нравишься мне…

— Именно сейчас ты мне совсем не нравишься…

— …Мы так понимаем друг друга.

— Нет, Майкл. Мы не понимаем друг друга. Мы просто терпим друг друга.

— Ну, это ведь кое-что значит, разве не так?

— Послушай, вон идет Ли. Тебе лучше уйти.

— Хилари, поедем домой вместе…

— Уйди, прошу тебя.

Я сталкиваюсь с Ясмин и Дэвидом Уайтом, которые не то танцуют, не то просто обнимаются и целуются. Он замечает меня и улыбается так, будто у него во рту взрывается сверкающая эмаль.

— Эй, Майкл. Как дела? Как здорово, что ты тоже здесь. А это одна… соблазнительная дама.

Ясмин становится явно стыдно. За него. За себя. За меня тоже. В общем, за всех нас. Она посылает его за выпивкой.

— А как Отдел по борьбе с мошенничеством, ему известно про него? — нежным голосом спрашиваю я.

— Перестань, — отвечает она. — Мне еще через это предстоит пройти.

На ней сегодня тесно облегающее китайское платье — тигры и орхидеи безумствуют по всему ее худому гибкому телу. Музыка уже орет на всю громкость — «Мне все мало» в исполнении «Депеш Мод», — поэтому я приближаю губы к ее уху. Аромат ее волос кружит голову.

— Знаешь, Ясмин, было время, я думал, что нам могло бы быть хорошо вместе.

— Нам! — Глаза ее становятся похожи на два блюдечка. Она хватает меня за руку и кричит прямо в ухо: — Ты, конечно, очень хороший, да вот я совершенная дура. Всю жизнь, всю жизнь, сколько себя помню, у меня был дурной вкус на мужчин. Нет, если честно, просто отвратительный. Меня почему-то привлекают одни козлы. Не просто плохие там, непорядочные, а самые настоящие козлы. Сволочи. Разницу понимаешь?

— Разницу понимаю. Но ты ведь помнишь, как мы с тобой пили мартини в «Фармаси». И вечером у тебя дома. И… и как мы оказались с тобой в постели.

Странно, как-то легче кричать об этом сквозь стену грохота и шума, чем шептать в тихой комнате.

Она наклоняет голову в сторону. Улыбается. Хватает меня за мочку уха и нежно притягивает к себе.

— Что тебе сказать, порой ты тоже бываешь порядочным козлом.

Снова появляется Дэвид Уайт с двумя бутылками вина. Извиваясь вокруг нее, он делает несколько пируэтов и наконец замирает. На лице его вспыхивает улыбка, луч которой отражается в зеркалах вращающегося шара и скачет по всем углам веселящегося зала.

Более приятных слов я от нее никогда не слышал.

Оливия курит в полном одиночестве, с рассеянным видом разглядывая остатки ужина. Ее прекрасные обнаженные плечи искрятся: видимо, натерты какими-то специальными блестками. Совершенно рассеянный взгляд недвусмысленно говорит о том, что она порядочно набралась.

— Ну как, весело? — интересуюсь я, усаживаясь рядом.

— Чудовищно, — содрогается она. Стекла ее очков чем-то испачканы.

— Тебе что, и вправду скучно?

Она пускает струю дыма прямо мне в лицо.

— Клайв говорит, что его, наверное, уволят. Из-за этих чертовых картинок со зверятками. Он ужасно напился, и я, как это ни печально, скоро его догоню.

Мне приходится выдержать ужасную душевную борьбу, чтобы не допустить гнусной ухмылки.

— Сочувствую всей душой, Оливия.

Она делает большой глоток из своего бокала.

— А ты с кем пришел? — вяло интересуется она.

— Вообще-то один.

— Тебе повезло.

— Да? — Ну-ну, продолжай.

— Клайв такой человек, которому нельзя давать пить. Он сегодня наверняка будет блевать. Если повезет, в такси. Не повезет — в постели.

— А вот мне, например, всегда хотелось наблевать на какую-нибудь маленькую собачонку, — сообщаю я ей. — Просто так, чтобы потом можно было сказать: «Черт меня побери, по-моему, я этого не ел».

На мою попытку поднять ей настроение она только фыркает. Я встаю и пожимаю ей плечо.

— Уверен, что все будет хорошо, — говорю я, причем сердце мое при виде несчастной Оливии так и поет. — В конце концов, это всего лишь телевизор.

Когда через несколько минут я нюхаю свои пальцы, они пахнут ее духами.