Водка + мартини

Ха, черт побери, ха! Все это изрядно попортит крови Клайву. Маленький, извините за выражение, семейный кризис, с которым теперь надо возиться. Но как только мне в голову пришла эта мысль, туда же заскочила и еще одна, с виду совершенно такая же, но полностью противоположная по смыслу: вся эта заваруха, если подумать, на самом деле еще больше сблизит их. Если Клайв достаточно хладнокровен и ясно соображает, этакая скала посреди бушующего моря и все такое… — да пошли они…

— У тебя есть сигареты? — спрашивает она.

— Я думал, ты бросила…

Когда ушла от меня к Клайву.

— Бросила. Но понимаешь…

— Лучшего ничего не могла придумать…

Она начинает плакать. Огромные, здоровенные слезы катятся из ее глаз. Я вижу, как одна из них падает ей на рукав, оставляя темное пятно. За ней другая, и это становится похоже на начало летнего ливня.

— Ну пожалуйста, Майкл, дай мне сигарету.

Не успевает она выкурить и половины сигареты, как входит Клайв.

4

Полагаю, всякий на моем месте почувствовал бы себя, мягко говоря, не в своей тарелке. И когда они наконец уходят — Оливия вся такая бледненькая, глаза красные, а Клайв — молча и мужественно кивнув в мою сторону, — я отодвигаю стул и горестно размышляю о том, сколько раз я уже был свидетелем того, как передо мной разыгрывалась одна и та же сцена. Оливия уходит с каким-то парнем, я остаюсь. С годами декорации меняются, другое помещение, другие актеры, исполняющие роль парня — какое-то время я даже сам блистал в этой роли, недолго, правда, — но сценарий, как ни странно, всегда один и тот же, время на него никак не влияет — подобно тому, как мы со Стивом сидим в каком-нибудь пабе… — именно я наблюдаю, как она уходит. С кем-то другим.

Не помню, кто ввел ее в наш маленький университетский кружок. Просто в один прекрасный день она оказалась с нами, как будто всегда была тут. Но я никогда не забуду выражение, которое сразу пришло мне в голову, когда я впервые увидел ее. «Кровь с молоком». Она была точно классическая английская роза. Изумительно чистая белая кожа. Пышные белокурые волосы. И все это было посажено на крепкий девический костяк, включая замечательно широкую грудную клетку. Ей было девятнадцать лет, и я влюбился по уши сразу и бесповоротно.

Однако чем дольше я ее знал, тем ясней становилось, что у Оливии весьма нестандартный вкус к существам мужского пола. Я бы назвал его эклектическим. Никак не скажешь, что ей нравился один, определенный тип мужчин. Напротив, ее избранники, то есть парни, с которыми она встречалась, были столь разными, порой до смешного, что поневоле я начинал задумываться, уж не изучает ли она мир мужских особей перед тем, как выбрать то, что ей в конце концов придется по душе? О, если это и вправду так, то это добрая весть, поскольку она означает, что когда-нибудь Оливия, возможно, обратит внимание и на меня.

Много лет спустя, в одну из ночей нашего, увы, недолгого романа меня осенило — что именно было у всех ее парней общего. Боже, да ведь все они — заядлые курильщики! Для меня эта мысль была как откровение. Возможно ли это — значит, привычка к курению для нее означала зрелость? Не собственную, конечно, нет, — по крайней мере в те годы она была девушка скромная и совсем не курила, — но что касается других, не было ли это для нее знаком того, что человек уже вступил в мир взрослых? Что он уже достоин? И у него есть шанс? Когда я вспоминал встречу с ее отцом, этот аргумент казался еще более убедительным. Возможно, корни ее влечения к курящим мужчинам уходят далеко в прошлое. Не впитала ли она с самого раннего детства некий образ Отца, величаво восседающего на облаке дыма, клубы которого он исторгал из себя с помощью таинственного и странного металлического аппарата? И в конце концов представление об отцовстве, а еще шире — о мужественности, стало неразрывно связано с табаком? Я изложил свою теорию Оливии, когда мы лежали в постели и поочередно затягивались одной сигаретой на двоих; она в ответ громко рассмеялась и тут же сменила тему.

Но если хорошенько подумать, есть ли какие-нибудь другие причины тому, что этого коротышку с тестообразным, невыразительным лицом, сына Блэкпульского букмекера Брайана Барнса, она считала неотразимо остроумным артистом? Что у него и было-то, кроме единственного комического трюка, когда смешными казались самые что ни на есть банальные фразы, и всего лишь потому, что он произносил их медленно, гораздо медленней, чем это требовалось. Как часто я слышал, как он покорял целые залы достаточно неглупых людей, заставляя их истерически хохотать, когда он говорил со своим вульгарным ланкаширским акцентом: «О-о-о, так и сколько же вы получите за один фунт стерлингов?»