Водка + мартини

Странно, несмотря на все неприятности, которые мне из-за него грозят, я жму ему руку с удовольствием. Наверно, встречаясь со старым приятелем, с которым когда-то принимал боевое крещение, всегда чувствуешь что-нибудь в этом роде. Пускай этот человек — продажный до кончиков ногтей писака, разбойник желтой прессы, пускай он за какую-нибудь пикантную историйку не раз продавал и перепродавал своего родного папашу, я всегда буду к нему испытывать циничное чувство родства. Мы с ним в одной обойме, ведь, в конце концов, большой разницы нет, работаешь ты в газете или на телевидении. Как сказал бы он сам, мы оба писаем в один горшок, верно?

— Как там дела в твоем ящике? — задает он новый вопрос, когда я еще не успеваю ответить на первый. — Эта вонючая история с приходским попом наделала много шуму. Надеюсь, ты в курсе?

О чем бишь была его диссертация? Помню, он говорил мне. Поэты-романтики? Образная система в произведениях Чосера? Текстуальный анализ трагедий Шекспира?

С ловкостью ящерицы, вопреки нехватке футов и дюймов, он мгновенно ловит взгляд бармена, добывает нам выпить, и мы протискиваемся в крошечный уголок между стойкой и женским туалетом. Кливер как-то пугающе быстро заглатывает сразу полкружки, шумно выдыхает (так всегда делают настоящие любители пива, когда желают, чтобы все вокруг тоже знали, что это — хорошее, замечательное пиво) и закуривает «Би энд Эйч».

— Ты получил свои грязные тити-мити? — спрашивает он. — Я думаю, принимая во внимание, какую волну мы погнали, ты должен отхватить не меньше пяти сотен.

— Что-о?

— Ну, может, семь с половиной.

— Дэйв, кто из нас сошел с ума, я или ты?

— Извини, шеф, это текущий тариф. Я, конечно, могу постараться, если хочешь, и нажать на этих долбаных счетоводов, но они в этих вопросах — просто волчары. Для них лишний пенни выплатить — острый нож. Сейчас всем заведуют бухгалтеры. Везде они — главные начальники. — Он зыркает во все стороны своими острыми глазками, будто бар так и кишит стукачами, и это выглядит забавно, потому что на глаза ему попадаются одни только потные подмышки. — На той неделе уволили одного парня, — шепчет он, и лицо его становится серьезным. — Предъявил счет за обед с каким-то дутым менеджером. А ресторан-то закрыт уже два года.

— Дэйв, я же ни слова тебе не говорил, про какие, на фиг, деньги ты мне тут талдычишь…

Он смотрит на меня совершенно хладнокровно. Репортерским таким взглядом, мол, «давай продолжай, я слушаю тебя». Сразу возникает неловкое молчание, и чувствую, что просто обязан заполнить паузу.

— Было уже поздно, и я…

— Ты был в жопу пьяный, вот что я тебе скажу, дружок. И ты все впаривал мне про какого-то «мокрожопого» и про то, как будешь смеяться, когда он полетит вверх тормашками из-за этой дутой фальшивки.

— Дутой фальшивки?

— Ну да, фальшивки. Вспомни фальшивого грека.

— Вряд ли я мог сказать «вверх тормашками». Скажи, что я не говорил «вверх тормашками».

— Ну, может, это я сам придумал. Но ты назвал его «мокрожопым», уж это совершенно точно. Уж здесь ты настаивал, ты и слушать ничего не хотел. Ну да, я хорошо помню, ты орал во все горло, что, мол, всех мокрожопых надо мочить в сортире. Был разговор про то, что этих самых мокрожопых надо накачать наркотой и скормить свиньям. Или акулам. Ты предлагал также зацементировать мокрожопых в пролет какой-нибудь строящейся автострады. Или, может, развязки окружного шоссе. Сэр Жопа, должно быть, очень постарался, раз ты на него так зол, Майкл. — Он закидывает голову и вливает оставшееся пиво себе в глотку так, будто поливает какой-нибудь цветок.

Что самое интересное, я почти ничего не помню из этого телефонного разговора, точнее, совсем ничего, кроме того, что он был. А уж тем более таких живописных и ярких подробностей.

— Да это просто мешок с дерьмом, Дэйв, каких поискать, и вот я подумал, что мой общественный долг, если есть возможность, указать ему его место.

— Ой, как интересно, — говорит он, привлекая к себе внимание человека за стойкой бара, безошибочно уловив момент, когда можно многозначительно помахать купюрой. — А еще ты рассказал, что он однажды увел твою птичку и ты никогда в жизни ему этого не простишь. Кружку пива, шеф, и водку с тоником. Нет, я заплачу, Майкл. Теперь я буду считать тебя своим человеком на студии.

7

— Значит, он не полетел вверх тормашками? Совсем-совсем?

Бар уже наполовину пустой, клерки уже давно мчатся в поездах по домам, а мы все сидим на высоких одноногих табуретках у стойки бара, оборудованных специальными ручками безопасности — это чтоб ты не свалился, когда нагрузишься, удобная штука, специально для пьяниц. На коротеньких ножках Дэйва, которые не достают до перекладины и болтаются в воздухе, стильные черные джинсы и ковбойские сапожки. Стойка перед нами уже уставлена пустыми стаканами. Он дает мне еще одну сигарету «Би энд Эйч», я щелкаю «Ронсоном», что подарила мне Хилари. Эх, Стива бы еще сюда, мы бы снова сидели втроем, как в Северном Уэльсе.