Водоем: мистическая сага-трилогия. Часть 1. Погасшая звезда.

– Нет, но есть немало людей, которые получают кайф от чужих слез и еще больше таких, кто считает слезы признаком слабости, а потому начинают думать, что плаксе можно навязать свою волю, подчинить его, вить из него веревки, ну, и так далее. Недаром, наверное, мальчикам с детства запрещают плакать.

– И тем самым способствуют тому, что они нередко вырастают равнодушными, жестокими, холодными мужланами, не способными ни любить, ни чувствовать красоту мира. А если и сохраняют умение испытывать сильные эмоции, то не могут своих переживаний выразить, боятся быть естественными, спонтанными, боятся своей самости с ее глубинами, с таящимися в ней чувствами.

– Может, и так, – неуверенно согласилась Лена. – Я не психолог и мне трудно об этом судить. Но что же случилось с твоей возлюбленной?

– Примерно то же самое, что с женой Хоакина Мурьеты. Надеюсь, смотрела фильм? – уже твердо, даже немного зло откликнулся Загрей.

– К сожалению, нет. А что, хороший фильм?

– Ну, понятно. «Поколение Пепси» выбирает что попроще, а об истинных ценностях не знает, не ведает и, похоже, знать особенно не хочет! – ехидно и надменно произнес свой приговор чародей.

– Зачем ты так? Разве я виновата, что еще молода и что мои учителя мне не открыли, что есть такой фильм! – примирительно пролепетала Кострова.

– Ну, ладно, извини, погорячился. Так вот, слушай же, чем всё закончилось…

«Для начала следует сказать, что лето в тех краях было обычно засушливое и жаркое. Поэтому издревле сложился обычай отправлять крупную скотину, особенно молодняк – бычков и телок, жеребцов и жеребиц, – на далекие северные пастбища, остающиеся сочными и зелеными все лето. В начале июня двадцать молодых и сильных мужчин торжественно провожались вместе с тысячью голов скота в этот неблизкий поход и только в конце сентября – начале октября они возвращались обратно. По случаю последнего события всегда устраивался праздник, на котором забивали нескольких наиболее отъевшихся бычков, и вся деревня пировала три дня и три ночи. Ну, да речь сейчас не об этом.

Так вот, когда до возвращения когорты пастухов оставалось недели две, среди прохладной сентябрьской ночи, той редкой ночи, когда мы не были с Элей вместе, в дверь моей хатки постучали, причем весьма и весьма настойчиво. Да я и так бы открыл, ибо долг врача велит всегда быть готовым прийти на помощь. На пороге оказалась молодая женщина лет 25-ти, с которой я не был близко знаком, но в лицо, конечно, знал, и даже помнил имя: её звали Фридой. Она была из обеспеченной – по меркам селения – семьи, можно даже было считать её знатной, ибо муж её был внучатым племянником вождя.

– Доктор, вы должны мне помочь! – уже в этой первой фразе, сказанной с порога, явственно угадывалось отчаяние, и, прошмыгнув в дом, она продолжала: – Я в беде, доктор! И только вы можете мне помочь, можете спасти меня и моих детей, спасти от смерти и от позора!

– Да что же случилось, Фрида? В чем дело-то? – стал допытываться я.

– Господин, я в беде! Я согрешила, ужасно согрешила! Я изменила своему мужу и теперь жду ребенка! Через неделю мой муж возвращается – именно ему было поручено возглавить отряд пастухов, отправившийся на север! И если он узнает, если заподозрит, то я погибла!

– Хорошо. Но чего же ты хочешь от меня? – подозревая неладное, хмуро спросил я.

– Вы должны избавить меня от бремени, иначе я погибла!

– Но я не могу. Мой долг лечить, а не убивать ещё не рожденное существо, которое ни в чем не виновато!

– Доктор, если вы откажетесь, то оно все равно умрет, но вместе с ним еще умру я, ибо если вы мне не поможете, то я брошусь в реку и утоплюсь, сегодня же, сейчас же утоплюсь, а трое моих детей останутся сиротами!

В ее словах была решимость. Стоило мне взглянуть в одичавшие экзальтированные глаза женщины, чтобы отчетливо понять: она не шутит и непременно исполнит задуманное. Сразу скажу, что все мои попытки убедить её отказаться от этой идеи, все мои пламенные обещания поговорить с мужем с тем, чтобы он простил ей грех прелюбодеяния или поверил, что жена ждет дитя от него, оказались тщетны. Женщина упорно требовала избавления от ненужного плода собственной невоздержанности, шантажируя меня собственным самоубийством. Может, я и проявил бы нужную твердость, но в решающий кульминационный момент Фрида встала передо мной на колени с глазами полными мольбы и слез и стала целовать мне живот, опускаясь все ниже и намереваясь сделать то, что тогда, в наивные времена младенчества человеческого рода, осмеливалась попробовать лишь одна женщина из нескольких тысяч… Эта сцена, её заплаканные глаза, изможденный несчастный облик… Нет, это ужасно, когда вот так, на коленях перед тобой стоит женщина, готовая на всё… Единственное, чего мне удалось добиться, это отсрочки на один день. И хотя веры в то, что за эти сутки она передумает, было мало, но я должен был использовать любую зацепку…