Водолаз Его Величества

– Сколько лет девочке, которая дала казан?

– Одиннадцать.

– Она сделала эта сама или по указанию матери?

– Мать велела ей взять казан из сундука в левом углу кухни, а она перепутала и взяла из сундука в правом углу.

– Жир кошер, – постановил раввин Ишаягу. – Казан очистить огнем, окунуть в кипяток и можно пользоваться.

Слова раввина моментально облетели всех лоточников, биндюжников, лавочников и возчиков Новобазарной синагоги и с их помощью разнеслись по всей Одессе. Насколько простые люди одобряли решение раввина, настолько же другие раввины и многоученые евреи ставили его под сомнение.

Ну и что? Шаю это уже не волновало. Он достиг такой степени самодостаточности, что пропускал мимо ушей критические высказывания, упреки и даже откровенную брань в свой адрес.

Прошел Пейсах, наступила весна, и Одесса зацвела, наполнилась птичьим гомоном и ярким солнечным светом. Однажды утром, когда Шая проходил по Садовой мимо почтамта, спеша на свидание с тишиной Соборки и ее начальником, безмолвным графом Воронцовым, его остановил почтальон.

– Как хорошо, что я вас встретил, уважаемый раввин! – воскликнул он, доставая из сумки пакет. – Вам посылка, распишитесь, пожалуйста.

– Прямо здесь, на улице? – удивился Шая.

– А вы разве хотите вернуться домой?

Шая молча расписался, взял пакет и пошел дальше. На это утро у него были большие планы, и он не хотел терять даже одной минуты на бессмысленный разговор с почтальоном. Дойдя до Соборки и заняв свою скамейку, он все-таки оглядел пакет и замер. В графе «Отправитель» значилось: Залман, Спиридоновская, 26.

Сломав дрожащими пальцами сургуч и разорвав бумагу, Шая извлек на свет ту самую книгу. Ни записки, ни отмеченных страниц, ни закладок, ничего. Просто книга, и больше ничего.

Сжимая книгу в руке, Шая поспешил на Спиридоновскую. Может быть, Залман вернулся на старую квартиру или оставил для него сообщение? Ведь книга означает, что он допущен, прошел проверку, и теперь – наконец-то! – начинается новая долгожданная жизнь.

К сожалению, в пристройке во дворе жили люди, не слышавшие о Залмане-золотаре, и никакой записки или устного сообщения никто не оставлял.

Шая вернулся на Соборку, окинул взглядом профиль наместника одесского края, достал книгу, открыл и пропал. Очнулся он от удара по ноге: расшалившийся мальчишка попал в него мячом. Площадь уже была полна нянями и фребеличками. Шая поднялся и поспешил домой.

Новая жизнь действительно началась. Он теперь не расставался с книгой. Некоторые ее страницы были понятны почти сразу, а над другими он проводил целые дни, пытаясь расшифровать сокращения, затем увязать открывшийся смысл со своими представлениями о мире. И чем дальше он погружался в глубины книги, тем шире раскрывались перед ним закрытые прежде двери.

Прошло много лет. Выросли и обзавелись собственными семьями дети Хаи и раввина Ишаягу, деревья на Соборке разрослись, почти перекрыв кронами аллеи. Одесса потеряла интимность и уют небольшого города, превратившись в транспортный узел, центр торговли и перевалочную базу товаров. Шая по-прежнему витал в духовных мирах, за глаза евреи его называли святым раввином, а русские и украинцы угодником. Скромные сделки Хаи превратились в процветающий мануфактурный магазин, на доходы с его оборота безбедно существовала большая семья раввина.

Летом 1909 года Шая попросил жену собрать после завершения субботы всех детей вместе с женами.

– Есть важный разговор. Надо обсудить.

Хая удивилась. За долгую совместную жизнь муж еще ни разу не обращался к ней с подобного рода просьбами. В дела по хозяйству он никогда не вмешивался, а вопросы духовные разбирал самостоятельно. Как Хая ни пыталась вызнать, о чем пойдет речь на семейном совете, Шая лишь отмалчивался.

Летние субботы в Одессе заканчиваются поздно. Пока уложили детей, пока собрались, стрелки на часах приблизились к полуночи. Раввин Ишаягу сидел во главе стола, покрытого белой скатертью, с бесстрастным выражением лица. Рядом лежала книга. Та самая, уже изрядно потрепанная книга, заглянуть в которую хотя бы одним глазком безуспешно мечтали многие.

Когда все собрались, расселись и угомонились, раввин Ишаягу положил на нее правую руку, словно готовясь принести клятву, и сказал:

– Идет большая беда. Из Одессы нужно уезжать.

– Уезжать? Из Одессы? – вскинулась Хая. – Но куда?

– Сказано, убежище будет в Сионе.

– В нищую Палестину? Апельсины выращивать? – зашумели дети. – Там же нет ни школ нормальных, ни промышленности, ни торговли! На что там жить, чем заниматься?

Раввин молчал. Когда волна возмущения стихла, он возвысил голос:

– Как ваш отец, как раввин, как глава семьи я требую.

Он замолк. Искусству держать паузу Шаю никто не учил, но выполнил он сей сценический прием мастерски. Спустя минуту в полной тишине Шая произнес:

– Не считайте меня умалишенным или свихнувшимся от чтения. Я точно знаю, – он постучал пальцами по книге, – надвигается бедствие. Катастрофа, перед которой померкнут даже погромы Богдана Хмельницкого, да сотрется имя злодея.

– Так, – деловито спросила Хая, – сколько у нас есть времени?