Водораздел

— Так и пропал человек. Одна шапка осталась, — все так же, ни к кому не обращаясь, сказал Харьюла.

— Старик там один говорил, будто их живыми бросили в порог, — сказал красногвардеец, нашедший шапку.

— От человека только шапка осталась, — повторил Харьюла, показывая ушанку Донову.

Донов хорошо понимал, как удручен Харьюла. Ведь он сам за короткое время потерял столько близких людей. И Соню тоже… Но нельзя предаваться тяжелому настроению, нельзя падать духом. Неожиданно для Харьюлы Донов схватил у него из рук шапку и, подняв ее над головой, крикнул:

— Тихо, бабы!

Женщины перестали галдеть, переглянулись и удивленно уставились на Донова.

— Человек жизнь отдал, а вы тут из-за паршивого клочка сена шум подняли, — уже более спокойно продолжал он.

Молодуха подошла к ним.

— Зашли бы в избу, миленькие. Погрелись бы. Небось замерзли? — заворковала она. — Я самовар сейчас поставлю.

— Идите, идите к Степаниде, — крикнула пожилая хозяйка, держась на всякий случай в отдалении. — Для мужиков у нее всегда самовар горячий. Слаба вдовушка до вашего брата…

Никто не ответил на злорадные слова пожилой хозяйки, и, видя, что на нее не обращают внимания, она пошла к своей избе, ворча под нос: «Все вы одинаковые разбойники…»

— Да не взяла бы я ее сена, кабы знала, что она дома, — оправдывалась Степанида. — Народ-то говорил, будто собираются они с руочами бежать. Ну, пойдем, мужики, в избу.

И она легкой походкой пошла к избе.

— Пойдем, — оживился Харьюла.

— Надо бы на всякий случай послать разведку хотя бы до Войярви, — задумчиво сказал Донов.

Сказано это было, конечно, Харьюле: кто же, кроме его лыжников, мог сходить в разведку.

— Что же, можно и сходить, — согласился он. — Только попозднее, когда начнет подмораживать. Тогда лыжи лучше идут.

К ним подбежал белобрысый мальчуган, хотел было что-то сказать, но вдруг застеснялся и растерянно потупился.

— Ну, что скажешь, молодой человек? — шутливо спросил Харьюла.

— Мамка ждет, — выпалил мальчик и пустился бегом к дому.

— Ждет! — улыбнулся Харьюла и, подмигнув Донову, сдвинул свою шапку еще больше набекрень.

— Ну что же, — вздохнул, пряча улыбку, Донов. — От горячего чая мы не откажемся.

До избы Степаниды было совсем близко. Впрочем, избой ее жилище было трудно назвать, скорее, это была избенка. Настоящие избы в Подужемье были большими, просторными, многие в два этажа. И жили в этих избах довольно богато. Весной — семужий промысел на пороге, летом — сплав на Кеми-реке, зимой — строили лодки или занимались каким-нибудь отхожим промыслом. Все это давало неплохой доход старательному хозяину. А в избенке Степаниды хозяина не было. Многие приметы говорили о том, что в доме нет мужских рук. На приспособлении, вбитом в наружную стену, сиротливо висела дуга, почерневшая и потрескавшаяся. Возле хлева валялись заброшенные сани. А в самой избе на воронце возле печи лежали заготовки для санных полозьев, уже почерневшие от копоти. Глаза у хозяйки были печальные и задумчивые, видно было, что не выплакала она еще свое недавнее горе.

— Садитесь чай пить, — сказала она гостям.

На стене рядом с иконой под стеклом в рамке висели фотографии и цветные открытки. На одной из карточек были изображены два солдата. Один, средних лет, с короткими усами, с серьезным взглядом, сидел на стуле, другой, помоложе, на вид повеселее, стоял сзади, положив руку на плечо товарища. Над головой сидящего химическим карандашом был сделан крестик. Взглянув на фотографию, Донов понял, что именно у этого солдата остались недоструганными брусья для полозьев, коптившиеся теперь там, под потолком.

— Муж, значит, на войне погиб? — участливо спросил он, садясь за стол.

— Да, прошлым летом, — всхлипнула хозяйка и стала утирать глаза подолом сарафана.

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась ватага деревенских ребятишек.. Они успели обежать почти все дома, где остановились красноармейцы. Толкаясь и ссорясь шепотом, они стояли в дверях, рассматривая во все глаза Харьюлу и Донова.

— Кыш отсюда, бесенята! — цыкнула хозяйка. — Кольки нет дома.

Едва успели ребятишки выпорхнуть из избы, как дверь снова отворилась и вошел мужик с черной, на удивление пышной бородой.

— Здорово, мужики, — обратился он с приветствием только к мужикам.

— Садись пить чай, Саффей Ильич, — заискивающе предложила Степанида, поднимаясь, чтобы взять из шкафа чистый стакан.

— Спасибо, только что дома пил, — поблагодарил Саффей Ильич и сел на скамье у голбца. Он сидел и молчал, и было непонятно, то ли он пришел по какому-то делу и не знал, с чего начать, то ли, как и ребятишки, просто из любопытства…

— А Симанову вдову-то похоронили? — спросила Степанида, не дождавшись, когда гость заговорит.

Саффей Ильич очнулся от своих мыслей, кашлянул, словно собираясь ответить на неожиданный и, видимо, не очень приятный для него вопрос, но так ничего и не сказал. Он почему-то то и дело поглядывал из-под густых бровей на Донова, видимо, гадая про себя, тот ли это командир, о котором ему говорили в селе.

— Подумать только, — вздохнула Степанида, — померла еще до того, как руочи пришли…