Водораздел

Симанова вдова, о погребении которой беспокоилась Степанида, ютилась в ветхой избенке на самом краю села. Жила она подаянием, и в деревне привыкли к тому, что она каждый день ходила со своей сумой и клюкой по домам. И вдруг кто-то заметил, что старушка уже второй день не появляется. Пошли к ней и нашли ее уже холодной на печи в нетопленной избушке. Родственников у Симановой вдовы не было, и похоронить ее было некому. Соседка побежала в сельсовет. Но председатель сельского Совета, этот самый Саффей Ильич, который сидел теперь у печи, заявил, что не их дело хоронить вдову, и отослал соседку с записочкой в комитет бедноты. Мол, пусть комбед хоронит. Сельский Совет в Подужемье был основан еще зимой, но потом с фронта начали возвращаться мужики и, решив, что совет в их селе находится в руках бывших мироедов, они основали свою власть — комитет бедноты. Получив записку из сельсовета, председатель комбеда возмутился. «Ишь, дьяволы, распоряжаться начали, в наши дела суются», — сказал он и тут же отписал грозную записку Саффею Ильичу. Из-за этого «двоевластия» и не успели похоронить, как пришли белофинны.

— Какая же власть теперь будет? — спросил Саффей Ильич по-карельски.

Донов, к которому он обратился, не понял его вопроса.

— Говори по-русски, — сказала Степанида Саффею Ильичу. — Он русский.

Саффей Ильич повторил свой вопрос по-русски. Донов начал объяснять. Харьюла тем временем подсел поближе к хозяйке и о чем-то полушепотом заговорил с ней.

Саффей Ильич слушал Донова и усмехался.

— Да, я тоже это дело так понимаю, что власть должна быть одна. Нехорошо, когда один в одну сторону тянет невод, а другой в другую, — сказал он Донову.

С горы донесся звон колоколов. Заметив недоумение Донова, Саффей Ильич пояснил:

— К всенощной зовут. Завтра пасха.

— Ну что же, завтра и похороните вдову, — сказал Донов. Он встал из-за стола и подошел к Саффею Ильичу. — Договорились?

— Да, придется, видно, похоронить, — с виноватым видом подтвердил тот.

Когда Саффей Ильич ушел, Степанида шепнула:

— Бывший староста.

— Вот как?!

Донов подошел к окну и стал смотреть, как Саффей Ильич, поглаживая пышную бороду и опустив голову, медленно поднимался по склону горы к церкви. Колокола еще продолжали призывать прихожан ко всенощной.

— Кажется, подмораживает, — задумчиво произнес Донов.

Харьюле не хотелось вставать из-за стола. Очень уж приятно было сидеть рядом с гостеприимной словоохотливой хозяйкой. Но делать было нечего. Услышав слова Донова, он поднялся, поблагодарил Степаниду и пошел искать своих ребят. Про себя он решил, что на обратном пути непременно завернет на чаек в этот дом.

Через каких-нибудь полчаса Донов увидел из окна избушки Степаниды, как Харьюла со своими разведчиками спустился на лед реки. «Расторопные парни. Надо, пожалуй, попросить их вступить в наш отряд», — подумал Донов. Лыжники перешли через заводь и, выбравшись на зимник, скрылись в лесу.

Весь следующий день ярко светило солнце. Снег таял на глазах. С крыши церкви со звоном падали длинные тяжелые сосульки. На перекладине креста сидела сорока и, покачивая для равновесия длинным хвостом, громко стрекотала; ей не было никакого дела до того, что внизу, под сводами божьего храма, благоговейно молились прихожане, вознося свои молитвы к воскресшему из мертвых сыну божьему. В самой церкви царила тишина, крики бессовестной сороки сюда не доносились, а миряне молились молча, каждый думая о своем. Степанида стояла на коленях перед распятием Христа и, отвешивая земные поклоны, просила его простить ей ее грехи.

— …Я ведь всего горсточку-то и взяла, — шептала она. — Не покинь меня, бедную вдову…

Когда Степанида вышла из церкви, солнце уже зашло за высокий гребень горы и капель прекратилась. Снег быстро подмерзал и весело, поскрипывал под ногами возвращавшихся с богослужения деревенских баб. Из какой-то избы слышались звуки гармонии: оставшиеся в деревне красноармейцы танцевали там с подужемскими девушками. Словно боясь соблазна, Степанида ускорила шаги, проходя мимо этого дома. Она старалась думать о погибшем муже, но все равно ее тревожил какой-то страх. Даже дома это беспокойство не покидало ее. В деревне и так невесть что плетут о ней. А что бы сказали, если бы она пошла на танцы? Она еще совсем молодая… Стараясь отогнать эти бередящие душу мысли, Степанида принялась хлопотать по дому: подоила корову, потом принесла дров на утро, поставила самовар. Но все в ее доме — корова, которую дали в приданое, когда она выходила замуж за Николая, и фотография на стене, помеченная черным крестиком, и широкая деревянная кровать, на которой они спали с мужем — все напоминало ей о той счастливой поре. А потом прибежал сын. Его, как и отца, звали Колей. И похож он очень на отца. «Где ты так извозился?» — прикрикнула бы Степанида в обычный день, но сейчас, поглощенная печальными и дорогими воспоминаниями, она сама стащила с его ног промокшие насквозь ботинки, поставила их сушиться на печь, потом разлила по чашкам горячий чай и села вместе с сыном за стол.