Водораздел. Будущее, которое уже наступило

Состояние социокультурной деменции, безусловно, способствует мультикультуралистским манипуляциям. И здесь возникает вопрос: как это связано с нынешней фазой системной, цивилизационной эволюции (или инволюции?) Европы. Западная Европа действительно старое общество. Речь идет не о физическом возрасте значительной массы населения, хотя, как отмечают исследователи, демографическое доминирование на нынешнем «Западе» пожилых не имеет прецедентов в истории и создает почти неразрешимые проблемы для здравоохранения и поддержания равновесия между работающими и неработающими (если добавить сюда падение рождаемости, которое связано с сытостью, гедонизмом, гомосексуализмом, гипериндивидуализмом — короче говоря, с социальными и половыми извращениями, то ясно: уже у ближайших поколений европейцев вообще нет гарантий пенсии). Речь, однако, о другом: о цивилизационной (системной) старости. Или, если угодно, о поздней, завершающей фазе цивилизационного развития.

Одной из черт таких фаз, по мнению историков, социологов и психологов является утрата обществом, прежде всего правящим слоем социального и этнокультурного чувства самосохранения; развитие сменяется общественной климактерией и инволюцией. Утрачивается восприимчивость к идеальному, к метафизике; наступает торжество утилитаризма и экономоцентризма. Происходит изменение социальных ролей в межполовом разделении труда. Демаскулинизация и феминизация, в свою очередь, способствуют формированию тревожно-боязливого психотипа, не способного к защите своего от чужого (мы это видели, в частности, на примере немецких мужчин, оказавшихся неспособными защитить своих женщин во время устроенной мигрантами в Кельне «секс-фиесты»; есть много других аналогичных примеров; а ведь неспособность самцов защитить самок и детенышей — один из первых признаков вырождения вида), склонного к психическим отклонениям обсессивно-компульсивного истеричного и параноидального типов. Как известно, рыба гниет с головы. Иллюстрацией сказанного выше служит целый ряд высокопоставленных клерков США и Западной Европы последней четверти века. Так и вспоминаются деграданты-императоры позднего Рима.

Вообще, есть немало сходства между нынешним Постзападом и поздней Римской империей (конец III — середина VI в. н. э.), а точнее, ПостРимом. Дело в том, что после кризиса III в., после полувека военной анархии (235–285 гг. н. э.), когда за 50 лет сменились 20 императоров — от Максимина Фракийца до Карина — Рим уже перестал быть Римом. Я не сторонник схем Л.Н. Гумилева, но некоторые его термины вполне хороши как метафоры. ПостРим — это химера, химерическое общество, где в прежней оболочке существует, вызревает и питается соками прошлого нечто чужое или даже чуждое.

Завоз в Рим огромного количества рабов, предоставление их освобожденным потомкам римского гражданства, распространение последнего на всю империю (эдикт Каракаллы 212 г. н. э., в значительной степени способствовавший кризису III в.) принципиально менял этнокультурное содержание общества.

Империя еще существовала, во многом как скорлупа, но ее хранили главным образом слабость соседей и военная сила, позволявшая держать лимес вплоть до рубежа IV–V вв. н. э., когда пошел процесс вывода (ухода) легионов с дальних рубежей империи: II Августова легиона из Британии, I Легиона Минервы (как тут не вспомнить «Сова Минервы вылетает в сумерки» — сумерки империи) — с Рейна, III Киренаикского — из Аравии, IV Парфянского — с территории нынешнего Ирака, IV Скифского — из Сирии. Эта география позволяет понять: ПостРим держался военной силой — пока не сгнил, не варваризировался изнутри. После этого рухнул однополярный мир поздней Античности.

ПостРим разбухал сбродом из приграничных районов империи, который в качестве «плавильного котла» становился питательным бульоном для распространения в Риме чуждых ему африканских и азиатских культов, включая христианство которое возникло как религия рабов и вообще слабых мира сего (впрочем, что может быть сильнее остервенелой силы массы слабых, которых загнали в угол?).