Водоворот

«Только не это, только не это»,— с отвращением передернула плечами Юля.

А шаги приближались. Юля начала рвать платье на полосы и дрожащими пальцами связывать петлю. За дверью пьяное сопение, из замочной скважины тянет чем-то сладковатым. Шелковая полоса зацеплена за решетку, пальцы путаются в волосах, никак не проденет голову в петлю. Вдруг — свет в глаза и на белой стене — черная тень коменданта.

— О, темперамент! Шён, абер савтра, савтра. Хойте я мнохо тринкен. Я, я. Мнохо тринкен [13].

Комендант чмокает губами, посылая воздушный поцелуй, и захлопывает дверь, а Юля, обессиленная, опускается на пол…

Утром она проснулась от тревожного чувства, которое охватило все ее существо. Ей приснилось, что она идет над пропастью и замирает от страха, боясь сорваться. Она пытается отойти от пропасти подальше, но ноги скользят и несут ее навстречу смерти,— еще один шаг — и ее не станет.

«Только в снах не бывает выхода,— думает Юля,— а в жизни всегда есть. И я найду его».

Она взглянула на черные клочья шелка, висевшие на решетке, и удивилась: «А, это вчера… Почему ночью бывает так страшно? Днем совсем не то, все видишь по-другому». Когда она отворила окно, в комнату хлынуло солнце, море солнца, оно заиграло на полу, на шкафу, на дверях, и все засверкало, ожило, затрепетало. Юля удивленно глядела вокруг себя и чувствовала, что она тоже обновляется и что все становится на свои места. Она смотрела в окно, все шире и шире открывая глаза, словно то, что она видела, заметила впервые. Ночная буря прошла, и ветерок, легкий и ласковый, гонял по тихой Ташани голубые всплески, и было там столько света и солнца, что голубое сливалось с нежно-серебристым, сверкая так, что во все стороны брызгали искорки.

Какие-то женщины полоскали белье на противоположном берегу, на их лицах, на руках и одежде трепетали яркие блики. Плавни, отражаясь в воде оранжевой стеной, стояли неподвижно, и ветер сдувал с них легкий пух, нежным облачком нес его над водой. Вербы роняли в воду свои золотые уборы; кусты ивняка пылали желтыми светильниками, узкие листочки колебались, как язычки пламени. Все шевелилось, сверкало, шелестело, мечтая под высоким небом о жизни.

Юля отошла от окна, глянула в стекло рамы, как в зеркало, на свои растрепанные волосы и стала приводить их в порядок, подбирая с полу шпильки. В это время на пороге появилась чисто одетая женщина лет тридцати и, окинув Юлю строгими, скорбными глазами, тихо сказала:

— Пан комендант велел, чтобы вы шли принимать ванну,— и подала Юле мягкие комнатные туфли, пестрый атласный халат и тонкую шелковую рубашку.

Юля взяла аккуратно выглаженный халат и сказала:

— Хорошо.

Через полчаса вошел Отто в мундире, увешанном крестами. Он спросил, хорошо ли ей спалось, но она не понимала по-немецки и не знала, что ответить, только посмотрела на него светлыми глазами. Он истолковал это по-своему, принялся расстегивать мундир, взял ее за руку, но она вырвала руку и, брезгливо поморщившись, сказала:

— Не сейчас. Я еще не привыкла к вам.

Он понимающе кивнул головой и вышел.

11

Вечер был теплый. Солнце опускалось за вербы, в малиновую дымку. Конопля разливала над хатами пряный дух, на огородах высились груды подсолнуховых шапок. Ветерок ртутными каплями перекатывал на капустных листьях росу.

Ульяна сидела на крыльце под навесом и лущила фасоль в глиняную миску. Оньки дома не было, пошел на Ташань ставить вентери. Теперь он занялся торговлей рыбой и весь улов сбывал немцам. Правда, ему давали не марки, а жалкие пфенниги, но он и этому был рад: как-никак новые деньги, на них все купишь. Первый раз торг закончился неудачно: у него отобрали рыбу и вытурили взашей из игорного дома. Но затем какой-то офицер бросил ему пфенниг. Онька разохотился и пропадал на реке, добывая щучек.

Ульяна ненавидела эту торговлю и не притрагивалась к немецким деньгам.

— Что это за деньги? — хмыкнула она, глянув на пфенниг, что сиротой лежал на Онькиной ладони.— Из жести кружочек выгрызли, орла намалевали — и уже деньги. Тьфу. Какая власть, такие и деньги.

Зато Онька носился по селу и всем показывал свою монетку.

— Говорят, там за пфенниг можно коня купить,— хвастал он.

Латочка посмотрел на монету, и глаза у него гневно загорелись.

— А ты, брат, достань еще одну и купишь себе паровоз…

«Все над ним смеются, как над дурачком, а ему все равно,— с горечью думала Ульяна о своем муже.— Боже, боже, если не дал ты разума с детства, то не будет его и в старости».

В хлеву завозился поросенок, переворачивая рылом пустое корытце. «Хозяйство развел, обживается, а кому оно нужно? Для чего?»

Ульяна высыпала из подола фасоль и уже направилась в кухню, чтобы приготовить корм поросенку, но застыла на месте: скрипнув калиткой, во двор вошла Юля. Подурнела. Белое, как мел, лицо и огромные, застывшие в печали глаза.

— Здравствуйте, мама.

Шершавыми пальцами Ульяна вылущила две фасоли и спросила:

— Зачем пришла?