Водоворот

Онька будто согласился с ним, но не мог забыть позора. Как черная пиявка, он сушил его сердце, и часто на Оньку нападал такой гнев, что дома все прятались где придется, пережидая, когда стихнет буря. Гавриле жилось спокойнее, он человек семейный и у него своя хата, по соседству с отцовской.

2

— Тимко, вставай, светает уже,— расталкивала Ульяна спящего сына, стаскивая с него рядно, но он только бормотал спросонок, а вставать не думал.— Вот как возьму дрючок — живо проснешься! — закричала наконец Ульяна.

Тимко вскочил и, стянув с жердочки одежду, стал торопливо одеваться. Из горенки сквозь приоткрытую дверь пробивался свет, вспыхивая на медных полосках кованого сундука, стоявшего в хате. Тимко вышел умываться; на нем была полотняная сорочка, вышитая крестиком, галифе (подарок Федота) и забрызганные грязью сапоги.

— Чего ж вы меня так поздно разбудили? — спросил он сиплым после сна голосом и с беспокойством поглядел на маленькие окна, за которыми чернела предрассветная тьма.

— Тебя добудишься!.. Меньше бы по улице шатался. Вот мы Федоту пропишем, как ты тут разженихался…

Вошел Онька в облезлой заячьей шапке, в стеганке, из которой клочьями торчала вата, грохнул об пол вязанкой дров.

— Куда вас сегодня посылают? — спросил он и так задымил трубкой, будто в хату ввалился целый табор цыган. Сухонькое личико с седой бородкой делало его похожим на старинного продавца икон.

— Пахать на Вишневый хутор,— зло ответил Тимко.

— Чистик не бери. В хозяйстве пригодится.

— А я его когда брал?

— Брал не брал, а слушай, что тебе говорят. И гулянки свои брось. Моду какую взял, чертово отродье. Станешь хлеб зарабатывать — тогда и таскайся, а пока мой жрешь — дудки.

Тимко, вытиравший после умывания лицо, сложил под рушником кукиш. «На, выкуси! А я гулять ходил и буду ходить, тебя не спрошу».

— Хватит ругаться. Садитесь завтракать,— вмешалась Ульяна.

Она поставила на стол чугунок картошки и миску со сметаной. Тимко голодным волком глянул на еду, но к столу не подошел — сорвал с гвоздя теплую стеганку и выскочил во двор. Мать догнала его у ворот, сунула в руки торбу с харчами, сказала горько:

— Ты на отца не сердись. Он тебя вырастил…

Тимко молча взял торбу и пошел не оглядываясь.

Весеннее утро рождалось медленно. В проулках между плетнями клубилась тьма, но небо было светлым и звездным. Над Беевой горой висел тонкий серп молодого месяца. За Ташанью в оврагах шумели талые воды. Седой иней, покрывший землю, блестел в лунном свете. Трояновка еще спала, только в немногих хатах светились окна.

По дороге Тимко встретил Павла Гречаного, возвращавшегося с ночного дежурства у амбара. В шапке, в серяке, с берданкой за плечами, он, словно махновец, вынырнул из-за верб и зацыганил у Тимка махорочки.

— Поверишь, беру полный кисет табаку и не хватает на ночь,— жаловался он, свертывая цигарку толщиной с винтовочный патрон.— А ты на работу?

— Ага.

— А Марко уже прошел… Я его встретил.

Тимко, дав Павлу закурить, быстро зашагал к колхозному двору. «Доживу до осени — и подамся на шахту или на завод. Все равно дома житья не будет. А там — армия подоспеет, и начнется моя самостоятельная житуха»,— думал он, возбужденный перебранкой с отцом и свежим весенним воздухом. На колхозном дворе скрипел колодезный журавль: верно, кто-то поил скотину. Тимко увидел темные силуэты быков и невысокого человека, который возился возле них; подойдя ближе, он узнал Марка, своего друга. Подпоясанный обрывком веревки, в островерхой смушковой шапчонке, Марко постукивал занозой от ярма,— неторопливо, как некогда чумак за солью, собирался на пашню.

— Эй! Чего так поздно? Не Орыся ли убаюкивала? Я уж и быков напоил, и корм получил, а тебя все нет и нет.

— Делай свое дело…

— Чего ты такой сердитый? Не с той ноги встал?

— Запрягай быстрей, а то пока на этих рысаках до Вишневого дотащишься — солнце на полдуба поднимется.

Марко закряхтел, накидывая на быков ярмо.

— Стой! Вертишь головой, как баба Дрецарка,— ругал он бороздинного быка, упрямо уклонявшегося от ярма.— Вчера я был на улице у моста,— таинственно зашептал Марко,— Орыся так и ходила за Сергием Золотаренко, как лиса по следу. Так в него глазищами и стреляла. Ей-богу. Я спрашиваю: «А где ж Тимко? Почему вы не вместе?!» А она…

Тимко вырвал из ярма занозу и в два прыжка очутился около Марка. Тот быстро отскочил в сторону и, сняв островерхую шапчонку, низко поклонился:

— Спасибо отцу и матери, что вырастили такого дурня. Верный друг ему правду говорит, а он, как черкес, за кинжал хватается.

— Они что, ходили куда-нибудь?

— Брось занозу, тогда скажу.

Тимко швырнул занозу, она, ударившись о дышло, глухо звякнула.

— Никуда они не ходили. Глаза мои лопни, не вру. А что Орыся была на улице, можешь у хлопцев спросить. Тебя там искала. Целый вечер на луну выла с тоски. Честное слово!

— Хватит брехать! Поехали. У тебя кнут есть? А то пока наших верблюдов в степь пригоним — охрипнем.

Марко подвязал к ярму свою торбу с харчами. Еще затемно отправились из Трояновки. В Заячьей балке остроглазый Марко заметил впереди быков, привязанных к телеграфному столбу.