Воды Дивных Островов

Войдя, я поглядел на Арнальда. На суровом бледном лице брата не было видно радости – лишь решимость, ибо он уже принял решение.

Её посадили на стуле посреди зала – напротив помоста.

Брат сказал:

– Флориан, пусть её развяжут.

Когда это сделали, она подняла взгляд от пола и обдала нас презрением, словно давая понять, что примет смерть – как положено королеве.

И вот Арнальд встал и проговорил:

– Королева Сванхильда, мы считаем тебя виноватой и осуждаем на смерть, однако ты – королева и принадлежишь к благородному роду, а потому примешь смерть от моего рыцарского меча. Я даже приму на себя укоризну за убийство женщины, ибо не позволю никакой другой руке нанести этот удар.

Тут она молвила:

– Лживый рыцарь, покажи мне приговор – от Бога, человека или дьявола.

– Этот приговор от Бога, Сванхильда, – сказал брат, поднимая меч. – Слушай! Шестнадцать лет назад, когда я едва-едва заслужил шпоры, ты ударила меня, опозорив перед всем народом. Ты прокляла меня, и проклятие было намеренным. Люди дома Лилии, какое наказание положено за это?

– Смерть! – ответили все.

– Слушай ещё! После ты убила моего кузена, своего мужа, самым подлым и предательским образом, пронзив его горло, когда закрытые во сне глаза его были обращены к звёздам на пологе. Люди дома Лилии, какое наказание положено за это?

– Смерть! – ответили все.

– Ты слышала их, королева? Вот тебе и приговор от людей; что же касается дьявола, я не чту его, чтобы исполнять его приговоры. Однако, судя по твоему лицу, даже он, наконец, оставил свою подружку.

Так, наверно, и было, потому что тут вся гордость оставила Сванхильду: повалившись на пол, она принялась со стонами кататься и рыдать, как дитя, роняя слёзы на дубовые половицы. Она вымаливала хотя бы месяц жизни… А потом подобралась ко мне и, не поднимаясь с колен, принялась молить, заливая влагой подбородок.

Поёжившись, я отступил: незачем стоять рядом с гадюкой. Я мог бы пожалеть королеву, прими она смерть с отвагой, но чтобы такая особа скулила и визжала… Тьфу!

Тут с возвышения донёсся жуткий голос Арнальда:

– Пусть настанет конец всему этому.

С мечом в руках он направился к ней по залу; королева поднялась с пола и застыла, нагнувшись, подняв плечи… Чёрные глаза её сверкали, как у готовой к прыжку тигрицы. Но когда брат оказался шагах в шести от Сванхильды, нечто во взгляде его или зловещий отблеск меча в свете факелов вселили в неё смятение. Всплеснув руками, она завизжала и заметалась по залу. На лице Арнальда не проступило ни капли презрения, ни одна черта на лице его не переменилась. Он только сказал:

– Приведите её сюда и свяжите.

Кто-то из наших подошёл к ней, но она бросилась на этого человека, ударила головой в живот и, пока он разгибался, сорвала меч с его пояса и рубанула по плечам. Многих успела она ранить, прежде чем её схватили.

Потом Арнальд подошёл к креслу, к которому её привязали, занёс меч, и наступило великое молчание.

Тогда он сказал:

– Люди дома Лилии, оправдываете ли вы мой поступок, следует ли ей умереть?

Немедленно одобрительный крик прокатился по залу, но прежде чем стихли отголоски его, меч завершил движение, и эта тварь, королева Сванхильда, разлучилась с сим миром, ибо не случалось Арнальду нанести более точного удара в битве. После он обернулся к тем немногим слугам, что оставались во дворце, и молвил:

– Теперь ступайте с нею; похороните эту проклятую женщину, ибо она – дочь короля.

А потом обратился к нам:

– Теперь, рыцари, по коням и в путь, чтобы мы могли к рассвету вернуться в наш добрый город.

Поднявшись в сёдла, мы отъехали.

Странным получилось то Рождество, ибо около девяти утра Харальд приехал в оставленный нами город и потребовал отмщения. Он сразу же направился к королю, и тот обещал ещё до заката рассудить это дело. Тем не менее король чего-то опасался, потому что у каждого третьего на улице среди всех встречных был синий крест на плече, а за лентой шляпы торчало изображение лилии, вырезанной или нарисованной. Синий крест и лилия – знаки нашего дома, де Лилейсов. Мы видели, как Алый Харальд проезжает по улицам, держа перед собой белое знамя, якобы свидетельствовавшее о его мирных намерениях… Однако думал он совсем не о мире.

И в тот раз его впервые назвали Алым Харальдом, потому что плечи его прикрывало огромное алое полотнище, тяжёлыми складками ниспадавшее на круп коня и спускавшееся ниже. Потом он проехал и мимо нашего дома – ему показали – с его резным мрамором и решетками… Крепость более надёжную, чем многие замки, высящиеся на вершинах гор… Нависающие бойницы его отбрасывали густую тень на стену и улицу, а над высокой башней горделиво реет наше знамя – голубой крест на белом фоне, а рядом четыре белых лилии на синем. Из всех окон смотрели лица, у всех бойниц были люди, посему Харальд повернулся и, привстав в стременах, погрозил кулаком нашему дому. Тут ветер загнул уголок алой ткани и, прикрыв ею лицо Харальда, спутал чёрные волосы и лёг на рот. В гневе дёрнул он и за ткань, и за волосы.

Тут от основания до маковки нашего замка пролетел могучий возглас презрения и победы.