Воды любви (сборник)

– Казанова мля… – сказала она.

– Ну полный улет, – сказала она.

– Вы уж простите за мат… – сказала она.

– Дичаю, – сказала она.

– Гм… – сказал Адмирал.

– Не моги бы вы развязать мне руки? – спросил Адмирал..

– Конечно, – сказала рыба.

Пристроилась сзади, принялась обсасывать веревку жесткими губами. Когда Адмирал освободился, то сказал:

– Благодарю, – сказал он.

– А сейчас не могли бы Вы показать где верх, а где низ… – сказал он.

– А вы уверены, что не хотите остаться, – сказала рыба.

– Ну… – сказал Адмирал.

– Все дело в том, что я…. – сказал он.

– В общем я Вас обманул, – сказал он.

– Я не актер Хабенский, я Адмирал, – сказал он.

– Тот самый? – сказала рыба, помолчав.

– Тот самый, – сказал Адмирал.

Встал, отряхнул штаны. Достал из-за спины треуголку. Сказал цеременно:

– Адмирал Трех Морей дон Христофор Колумб, – сказал он.

– Очень приятно, – сказала рыба.

Полетала еще немного вокруг Адмирала, а потом сложила крылья и бросилась в воду. Адмирал вздохнул. Никогда, никогда он не видал летающих рыб. Путешествие обещало быть заманчивым. С бочки на мачте крикнули.

– Земля, земля!!!

…перед кораблями, грациозно покачиваясь, всплыла неторопливая туша Кубы.

Папахи на бровях

– А теперь, – сказал Иван Васильевич Чапаев.

– Я почитаю вам свои стихи, – сказал он.

Встал, надвинул папаху на лоб так, чтоб сросшихся, как бабочка, бровей коснулась, и, – поглядывая с пригорка на Днестр, – откашлялся. Ребята, – вся бригада чапаевская, – в ногах у командира легендарного сидевшие, слушали внимательно. Кто травинку задумчиво кусал, кто – руки за голову закинув, – в небо глядел. Анна Леопольдовна, медсестра отряда, чистила меланхолично пулемет «Максим» бельгийской сборки, да натирала лошадиную упряжь. Баба, она и есть баба, подумал Иван Васильевич – вот – вот белые погоней дойдут и порубают нас тут всех, а ей лишь бы пол помыть да манду протереть. На то она и баба, подумал. В лицо ветер ударил привольный – с правого берега Бессарабии. Поднял бурку комдива, отчего тот стал похож на диковинную птицу с черными крылами, бьющими вразнобой. Отряд молчал. Комдив сказал:

в тот день, когда на крыше дома взорвались огни
диковинным и жарким фейерверком
мы были с Вами, Анна, не одни
и пусть я щерился на вас берсерком
пускай валил Вас с ног одним ударом
кряхтя, потея, применяя жим,
французский
увы, мы с Вами больше не лежим
в том закутке, где накидали сена
для лошадей моих бойцы. они унылы.
голодны, потасканы и звезды
не отражаются в глазах
увы и ах
наш айсберг потерпел крушенье
нашедши в атлантических пустынных областях
Титаник свой под флагом белым запустенья
и знаете, сейчас, на палубе залитой
в мгновение все всепоглощающей волной
я Вам хочу сказать лишь – силуэты стерты,
мы – забыты
так дай присунуть
с тобой, в тебе и под тобой
мы поплывем неведомой медузой:
телесный цвет, конечностей четыре, две спины…
дорогу нам уступят ламантины
и бронированный лангуст укажет путь миграции —
туда, где все дельфины,
киты и котики бросают мяч
блестящими носами. о, как они игривы.
вери вери мач
туда, где плещутся белесыми телами
нарвалы, кашалоты и киты
и ты, и ты, и ты, тытытытытыты
и твои ляжки, белые, как у коровы
конечно, я о стеллеровой, ты
богиня антлантического региона. сама
подскажешь что и как, куда войти
и где прибиться
волной приливной, закачавшись у камней
и сладостным оргазмом мамифьеров —
так кличут млекопитающих французы, —
взорвемся, словно два фонтана из кита
о, две твоих груди. ну, что за красота.
ну, а еще пещеры
страсти, глубокий грот, где воздуха осталось для меня
немножко, о совсем чуть-чуть
буквально децл…