Воды любви (сборник)

– Чтобы советское общество, понимаешь, напряглось, и не обосралось в эту ответственную пору гонки вооружений и борьбы за мир во всем, на ха, мире, – сказал он.

– Кружок-то твой сраный популярен уже? – сказал он.

– Да еще как! – ответила волнуясь, Сашка.

– Долбоебы так и прут! – подтвердила Юля.

– Мы даже девиз придумали! – воскликнула Сашка.

– «Вывожу на орбиту»! – сказала она.

– А почему вы все смеетесь? – спросила она.

– Вот и славно, бить надо по штабам, – сказал, отсмеявшись, товарищ майор.

– Но никакой антисоветчины никто не пишет… – сказала Сашка.

– Дай мне товарища Ленина, карцер, дубинку и два тома товарища Ленина, – сказал товарищ майор.

– И я нашью целый гардероб антисоветчины самому товарищу Ленину, – сказал он.

– Такова неумолимая логика диалектической пытки задержанных, – сказал он.

– А их правда расстреляют? – спросила незлая, в общем-то, Сашка.

– Правда-правда! – взвизгнула злая, в общем-то, Юлька.

– Ха-ха, – посмеялся куратор.

– Ты что, дура, не знаешь, какой у нас год? – сказал он.

– Чай 65—й на дворе, – сказал он.

– Попугают и отпустят, а общество оздоровится, – сказал он.

– Ну если попугают, – сказала Сашка.

С– лужу Советскому Союзу! – сказала она.

…Вкусно пахло горячим, брызжущим соком мясом. Слезился тонко нарезанный сыр. Чекисты с инструкторшами, поправлявшими дефицитные чулки, разбрелись по кустам. Кто-то предпочел остаться на полянке. Появилась гитара. Забренькали струны.

– Ясная моя, солнышко лесное, – запел кто-то.

– Отставить гомосячьи песни, – сказал майор.

– Нашу давай, – сказал он.

– С чего, начинается родина…? – неуверенно протянул глухой голос.

– Ты, Володя, у нас недавно, поэтому прощаю, – сказал куратор.

– Да еще и костюмов из ГДР-ии своей привез, – сказал он.

– Я сказал Нашу, – сказал он.

Заиграла гитара. Над полянкой грянул чекистский хор:

– Пусть бегут неуклюже, пешеходы, по лужам, а вода по асфальту, реко-о-о-о-й…

* * *

– А теперь выступит Екатери…

Сашка отвлеклась от мыслей о товарище майоре – каждый раз у нее при этом сладко ныло под сердцем, под ложечкой, и еще кое-где, – и глянула на сцену. Там стояла тонкая девушка с красивым грустным лицом. Девушка читала:

– Я тоже ела без ножа и вилкибесплатный харч в одном осеннем парке,где вылинявшие, как после стирки,старушки на траве играли в карты, – читала она.

– С бумажною летающей тарелкойшел человек к столу просить добавки,тряся квадратной головой так мелко,что черт лица не видно было как бы, – читала девушка.

– Не видно было губ его дрожащих,взгляд не светился радостью воскресной.И ангел спрятал дело в черный ящикв тот полдень в канцелярии небесной, – читала она.

– Но отчеркнул, гад, поперек страницы:такому-то, за номером таким-то,сегодня отпустить половник риса,накапать в чай для опохмелки спирта, – читала девушка.

– А дальше в ручке кончились чернила,и я пошла, хрустя листвой опавшей.Мне было хорошо и плохо было,я что-то там насвистывала даже, – читала она.

(Катя читает стихи поэтессы К. Капович, некоторое время жившей в Кишиневе – прим. авт)

Собравшиеся захлопали. Сашка нахмурилась, поправила прическу а-ля Помпадур, какую модно было делать во всех горкомах, встала.

– Недурно, недурно, Катенька, – сказал она.

– Но в целом слабо, – сказала она.

Ч– ернила, парк, страницы… все это пошло и избито, – сказала она.

– Нет полета, нет свободы! – сказала она.

– И потом, к чему эта лексика недоучившегося хулигана? – сказала она.

– Гад, харч, опохмелка, спирт… – сказала она.

– И это сейчас, когда наши ровесники едут на БАМ, покоряют целину, сопки Камчатки, – сказала Сашка, прожившая все 97 лет своей жизни в Кишиневе.

– Когда рвутся на Кубу и в Анголу, – сказала она.

– Надо работать, еще много надо работать, Катенька, – сказала она.

Девушка с тонким нервным лицом пожала плечами и стала спускаться со сцену.

– Кстати, нет ли у тебя чего-то остросоциального? – сказала Сашка, вспомнив наказ куратора.

– Про перегибы и репрессии, про несвободу и нехватку кислорода? – сказала она, и заметила, что подружка Юлька взялась за карандаш.

– Нет, – сказала Катя, – и вообще мы завтра уезжаем, всей семьей.

– А, – разочарованно сказала Сашка.

– Ну что же, в добрый путь, – сказала она.

– Думаю, в любом другом месте, где не так много выдающихся поэтов, как у нас тут, в МССР, тебе легко будет состояться, – сказала она.

– Говорю это тебе по-товарищески, – сказала она.

– А у кого-то есть? – спросила она.

– Ну, про перегибы и все такое? – сказала она.

– Мы же все свои! – сказала она.

– И шторы сейчас опустим и дверь закроем, – сказала она.

Дети, оживившись, стали наперебой вызываться. Юля знай успевала записывать. Ничего, будет им наука, подумала Сашка, да и все равно, поэтов здесь, кроме нее, нет.

– А теперь у нас кто выступает? – сказала она.

На сцену вышел невысокий, крепкий молдаванчик, – как ласково называла про себя Сашка туземцев, – и начал, отчаянно краснея, читать. Кто там, глянула Сашка с картотеку. Лоринков, Володя Лоринков. Ну-ка… Паренек, не выговаривая твердую «л», и спеша, читал:

…итак, как говорят нынче индейцы

селения Бельцы

очень давно Создатель, Великий Вождь Наверху