Воды любви (сборник)

Она промолчала и стала чуть больше. А потом еще больше. Я почувствовал, как кружится моя голова. Вода сначала отступила от нас, а потом зашумела и пошла приливной волной, сбивая с места, кружа на песке, утягивая вглубь. Я все старался держать ее за руку, и волки беспокойно повизгивали, безуспешно стараясь прикрыть нас от забушевавшей воды, но без толку. Нас сбило, поволокло, затопило. И под полной Луной воцарилась мертвая вода.

…когда я посмотрел на часы, то увидел, что спал всего час. Это был рекорд. Проснулся я от того, что сердце как будто задрожало, и потом рухнуло вниз, и хотя падать ему было некуда, кроме меня самого, длилось это целую вечность. Ту самую, что во мне. Я подтянулся трясущимися руками к краю кровати, сел, и стал вытирать мокрое лицо подушкой. В углу отсвечивали от полной Луны две бутылки «Мейсона». Женщины, – подумал я, – вечно преувеличивают. На подоконнике сидела красивая женщина с лицом и телом актрисы Ренаты Ливиновой. У нее даже платье было такое… жеманное. Но мне нравилось. Она не смотрела на меня и раскуривала папироску. Я тяжело дышал, с опаской трогая то место, где должно было быть мое сердце. Встал, подошел к окну голый, и распахнул его, едва не задев женщину. Она все еще не смотрела на меня, но я видел, что осуждает.

– Ну, что, – сказал я.

Она пожала плечами.

– Я сколько раз просил не курить в номере, – сказал я.

– Подумаешь, виски, окно, – сказал я.

– И вообще, что ты здесь делаешь, – сказал я.

– Рано еще, – сказал я.

Она стала пускать кольца. Они вылетали на улицу и поднимались к Луне.

Я пошел в другую комнату. По пути умылся, сел, начал писать. Она, конечно, была на подоконнике уже здесь.

– Кстати, где волки, – сказал я, глядя в экран.

– Я и есть волки, – сказала она.

– Нет, ты смерть, – сказал я.

– Мы и есть смерть, – сказала она.

– Ладно, – сказал я.

– Только курить в номере не надо, а? – сказал я, не оборачиваясь.

Она потушила сигарету. Села профилем к окну.

Стала – как всегда – смотреть, как я работаю.

Валентина молчит

– А сейчас – сказал поэт Лоринков – я почитаю вам свои стихи.

Начал читать:

хочешь сладких апельсинов?
хочешь ты рассказов длинных?
что же, сучка, получай
ты историю на чай.
нет, я память не сотру
йес, итс вери сэд, бат тру
хочешь, на снегу закружим,
пометем, повоем, всласть
на тебе помчусь я в завтра. вот и вечная напасть —
волки, волки, и погоня, за санями точно в след
что за Russia, что за Russia
эх живи здесь тыщу лет
а улица, фонарь, аптека,
три армянина и грузин
маячить будут в окнах вечно
ну, может, армянин один
не трое. сути это не меняет.
неповоротливая встарь
колышется Россия. царь
расстрелянный с небес глядит
он в окруженье херувимов
и профиль горячо любимый
такой невинный и наивный
расползлся по снегу соплей
кровавой из ноздри матроса
накокаиненного всласть
в пидовках-брючках, у обсоса
теперь в руках не власть, а Власть
и говорит он без акцента
ужасно красный, словно кхмер
но мы-то знаем его имя
то настоящий Люцифер
в крови он бродит по колено
и харит между ягодиц
и длинное в сучках полено
в мотне свисает. без яиц
ногтей и сердца, робокопом
пришел на Русь святую
велкам
пируй, гнидА, пируй, пируй
кусками жирный рататуй
совай в свой рот в помаде сладкой
и не закусывай, украдкой
нюхни еще, нюхни еще
занюхай страх свой
в глубине души
погашенный
you re in the Russia now
о у оу you re in the Russia
now

…помолчал. Спросил:

– Ну как вам? – сказал он.

– Возможно, вам покажутся странными мои строгие монархические принципы, – сказал он.

– Все это отчасти будет отдавать некоторой реакцией, си ву мё компрене, – сказал он.

– Но в какой-то степени… – сказал он.

– Валя! – сказал он.

– Опять?! – сказал он.

– Вы меня совсем не слушаете! – сказал он.

Обошел Валентину. Та молчала, равнодушная…