Воды любви (сборник)

…тот, сука, полз за отрядом пять верст, оставляя кровавый след, пока не отстал, всех их проклиная. Бойцы ежились, а Яша только смеялся. Белые были совсем близко, но комиссар разоблаченный добрую службу и сослужил. Отряд преследования нашел Бабеля еще живым и долго мучил – а первые крики несчастного отряд еще на правом берегу услышал. Лица менялись. Одна Анна Леопольдовна была спокойна, да только время от времени «стринги» из портянок в жопе поправляла. Косились на ее жопу бойцы, косились лошади. Но волю рукам да копытам никто не давал – все знали, что Анну Леопольдовну имеет Чапай. И что медсестра была его наложница, которую он нашел на остатках разгромленного трудящимися Зимнего дворца. Она полюбила мужественного большевика и отреклась ради него от своей аристократической фамилии: тем более, их всех вырезали. И колесила по стране за Чапаем, обучая его глаголам и спряжениям французского языка.

…Прошла Анна Леопольдовна в круг, села рядом с Чапаем и сказала:

– Хорошо, Чапай, хорошо, – сказала она.

– Прям Серебрянный век напомнил, – сказала она.

– Это как? – сказал Чапай.

– Да не парься, все равно они все умерли, – сказала она.

– Может, кто еще хочет? – сказала она.

Товарищ Фурманов откашлялся, и принял свое слово в политзанятии.

– Значит, немножко… про нас, и тяжкий бой который мы ве… – сказал он, смущаясь.

– Жги, комиссар, – улыбнулся Чапай.

Комиссар сказал:

полыхает красным огнем зарница
вдалеке румынская видна граница
за ней паны богачи и кулаки – жлобы
трудового народа не слушают жа-ло-бы
там они сладко пьют, вкусно едят и ебу… любят женщин доступных
в отличие от комсомолок как пик Коммунизма неприступных
там они ананасы и рябчиков на кострах жарят
раздувая огни мирового мля на ха пожара
а мы идем пятый месяц голодные злые худые как тени
о нас напишет в газете полка товарищ комкорр барятеньев
может быть ляжем костьми и умрем за народ
а, все равно помирать, в рот да и в в рот
так что скажу – Анна Леопольдовна, я от вас без ума!
Перевел дух. Продолжил:
ах Анна Леопольдовна дай мне этот день дай мне эту ночь
ты не уснешь, а если кто сказал что не стоит, так мля враньке
я для тебя не богат не знаменит и не комдив
не зампотыл не пулеметчик и не начдив
пускай сегодня я никто
и пусть твердят тебе – он не в ВоенСпецВКТО
но
дай мне этот день дай мне эту ночь
дай мне хоть один шанс и ты поймешь
я то что надо!

Замолчал. Глядел в глаза Чапаю с вызовом. Тот молчал, смотрел тоже молча, а потом опустил голову, и стал из черенка лопаты самотык всамоделишный для Анны Леопольдовны выстругивать. Сказал:

– Комиссар, скоро все смерть примем, – сказал он.

– Али не слышишь, как земля под копытами белых панов дрожит, – сказал он.

– Подумай, – сказал он.

Фурман, как в отряде комиссара любовно звали те бойцы, с которыми он харился, – топнул ногой, бросил оземь папаху. Крикнул:

– Стою на своем! – крикнул он.

– Раз комунист, делись с товарищем! – крикнул он.

Молчали бойцы. Трещал костер. Стругал Чапай. Смотрела в огонь Анна Леопольдовна. Сказал Чапай, головы не поднимая:

– Ну что же, – сказал.

– Раз крепко подумал, – сказал он.

– Иди, – сказал.

– Дай ему, Аня, – сказал.

Анна Леопольдовна встала, поправила трусы, сказала:

– On y va faire l’amour (идем делать любовь – фр.), – сказала она.

– И туда тоже, – сказал Чапай.

Анна Леопольдовна, сняв на ходу галифе и трусы, ушла на другой край холма, белея задницей, и взяв Фурмана под руку.

Чапай дунул на костер, дунул на звезды, дунул на Луну.

Стало темно в мире.