Воды любви (сборник)

В то время любой задрот мог оказаться внучатым племянником Того Самого Васи Темного с Нижней Ботаники, Китайца с Верхней… Город кишел настоящими и мнимыми родственниками легендарных персонажей городского фольклора. Все эти Васи, Китайцы, Могилы и Кислые были городу вместо Бетменов и Суперменов. Никто их не видел, – а если кто и видел, то мельком, и Вроде, – но все о них говорили. «Вчера видели Кислого, поздоровкались», «Могила ему как хряснет по ряхе», «Вася с Нижней Ботаники приехал и перетер». Иногда казалось, что скоро про них всех выпустят комикс.

– Значит ссышь и прячешься за дядюшку?! – решил физрук сыграть на моем достоинстве.

Бедняга не понимал, что никакого достоинства у меня не было. В плане морали я был – и остаюсь – совершенно неразборчивым. У меня морали меньше, чем у дверной ручки. Словосочетание «Достоинство пацана» вызывало у меня только смех. Достоинство и Мужество… Я достаточно навидался этого говна в спорте, чтобы продолжать верить в него и теперь.

– А самому слабо постоять за себя, – сказал он.

– За свою девушку если уж ты ее так любишь?! – сказал он.

– Слабо, чмо? – сказал он.

Мы стояли на школьном стадионе, через который я как раз пытался сбежать с урока физики – теория, теория, одна теория, – и мне приходилось действовать в обстановке форс-мажора. А в таких случаях, знал я, всегда надо дать человеку то, чего он хочет. Ситуация была нервная. Анжелу таскали к директору и в РОНО, нам запретили видеться, вся школа была, как сказала директор-молдаванка, – плохо знавшая русский язык, – скандалитизирована. Только побоев от физрука-каратиста мне не хватало.

– Ладно, – сказал я.

– Я приду, – сказал я.

– Пять раундов, гаденыш, – сказал он.

– Можешь даже надеть облегченные перчатки и взять нунчаки, – сказал он.

– И напиши завещание, – сказал он.

Я, оборачиваясь, побежал в пивную. Там уже стоял у столика второй учитель физкультуры, пожилой карлик-альбинос, которого в нашу школу перевели из колонии для несовершеннолетних. Он там щупал девок и его за это наказали. Перевели в нашу старую добрую школу. «Легенда русского среднего образования Кишинева». Почему это тронутое на всю голову заведение называли легендарным, лично мне было непонятно. Может быть, все дело в плохоньком любительском театре, который они открыли лет 30 назад и все молились на него да молились? Или в чрезмерно большом количестве евреев, которые учились здесь физике, чтобы стать учителями физики и учить других евреев физике, чтобы они пошли в учителя физики и…? Не знаю… Из театрального класса меня исключили быстрее даже, чем из спортивного. А физика мне не давалась, потому что учитель не был красивой женщиной.

А я в ту пору не интересовался ничем, кроме женщин.

Карлик кивнул мне и сделал вид, что мы незнакомы. Я взял себе два пива сразу, и постарался выпить их как можно быстрее. Ведь впереди был урок русского языка и литературы, а это было невыносимо. Карлик-физкультурник выпил свое пиво, и ушел.

Я огляделся. Низкие потолки, потресканная штукатурка, три столика и захарканный пол. Настроение испортилось. Но не из-за вечернего спарринга, о, нет. Разумеется, я вовсе не собирался идти – как тогда говорили – «на стрелку». Как и всех чересчур крутых мужиков, физрука – кстати, действительно хорошего каратиста, – подвела вера во все Настоящее и Мужское. Он вел себя так, как должен вести себя мужчина в представлении мужчины, которому важно выглядеть мужчиной. И думал, что я отвечу взаимностью. Но мне не хотелось выглядеть мужчиной и сохранять достоинство.

Мне просто хотелось трахаться, пить алкоголь и держать свою задницу в целости и сохранности.

Так что вечером я купил две бутылки белого и подкрался к спортзалу, подсмотреть в светящиеся окна. Физрук бегал по доскам в долбанутом белом халате, которое они называют кимоно, и психовал. Он действительно ждал меня тем вечером! Вот кретин! Это было так смешно, что я давился от хохота и чуть не упал с дерева, на которое залез посмотреть, что там происходит в зале.

– Осторожнее, малыш, – сказала она снизу.

И вот тогда-то я, в самом деле, упал. Правда, небольно, потому что пьяным всегда везет. Анжела помогла мне встать, отряхнуться от листьев – был февраль, но в том году снег так и не выпал, – и посмотрела в глаза, улыбаясь.

– Пьяяяяный малыш, – сказала она, улыбаясь.

Конечно, только сейчас я понимаю, что и она была пьяна. Но тогда я был 14—летним мальчишкой, который прилично косел от литра сухого, и понятия не имел, как выглядит пьяная женщина, если речь, конечно, не шла о стадии полной «отключки». Анжела взяла мою голову обеими руками и поцеловала в губы. Это было так… сладко. Мы как будто давили двумя языками одну винную ягоду и из нее в наши рты все лилось да лилось да лилось да лилось… белое, холодное, ослепительно свежее и ослепительно белое – словно кости павшего животного, обглоданные Солнцем, – вино.

– О, если любишь ты меня, – сказала она.

– Женись на мне без промедленья, – сказала она.

– Любовь не может ждать ни дня, – сказала она.

– Она не терпит промедления, – сказала она.

– Видишь, малыш, – сказала она.