Воды слонам!

– Алле-оп!

На кровати разложены бок о бок три наряда. Два фрака, причем к каждому полагается пара туфель, и чудесное платье из розового шелка с обшитыми стеклярусом горловиной и подолом.

Марлена вскрикивает, хлопая от радости в ладоши. Схватив с кровати платье, она прикладывает его к себе и принимается кружиться по купе.

Я поворачиваюсь к Августу:

– Но ведь это же не от веревочника, так?…

– Фрак – на веревке? Не смеши меня, Якоб. В работе главного управляющего зверинца и конного цирка есть свои плюсы. Можешь переодеться там, – говорит он, указывая на полированную деревянную дверь. – А мы с Марленой – прямо тут. Такого у нас еще не было, да, дорогая?

Она хватает розовую туфельку и ласково тычет ею Августа.

Последнее, что я вижу, закрывая за собой дверь в ванную, – переплетенные ноги, опрокидывающиеся на постель.

Когда я возвращаюсь, Марлена и Август являют собой саму благопристойность, а за спиной у них, вокруг столика на колесах, уставленного блюдами с серебряными крышками, суетятся три официанта в белых перчатках.

Платье Марлены едва прикрывает плечи, из-под него торчат ключицы и тоненькая лямка лифчика. Перехватив мой взгляд, она поправляет лямку и снова краснеет.

Ужин просто великолепен. Сперва нам подают суп-пюре из устриц, потом – говядину, вареную картошку и спаржу в сливочном соусе, за которой следует салат из омаров. Когда приносят десерт – английский сливовый пудинг под коньячным соусом, мне кажется, что в меня не влезет больше ни кусочка. Однако не проходит и минуты, как я уже выскребаю тарелку ложкой.

– А ведь Якоб-то у нас не наелся, – нарочито медленно произносит Август.

Я замираю с ложкой в руке.

Тогда они с Марленой начинают хихикать, и я в ужасе опускаю ложку.

– Ну, что ты, мальчик мой, я же пошутил – неужели непонятно? – фыркает Август и похлопывает меня по руке. – Ешь, если нравится. Вот, возьми еще.

– Да нет, я больше не могу.

– Ну, тогда выпей еще вина, – говорит он и, не дождавшись ответа, вновь наполняет мой бокал.

Август до того любезен, обаятелен и шаловлив, а наши вечерние наряды так прекрасны, что мне начинает казаться, будто бы происшествие с Рексом было не более чем неудачной шуткой. Когда он принимается рассказывать мне, как ухаживал за Марленой, лицо его лоснится от вина и сентиментальности. Он вспоминает, как сразу распознал ее талант дрессировщицы, едва она вошла в зверинец три года тому назад. Почувствовал, как ее приняли лошади. И, к вящему неудовольствию Дядюшки Эла, отказался сниматься с места до тех пор, пока не покорил ее и не взял в жены.

– Да, пришлось потрудиться, – объясняет Август, выливая остатки шампанского из бутылки в мой бокал и открывая следующую бутылку. – Марлена – это тебе не какая-нибудь кокотка, к тому же она была почти что помолвлена. Но быть женой богатенького банкира – ведь это же так скучно, правда, дорогая? Так или иначе, ее призвание – именно цирк. Не каждому дается работать с лошадками. Это же дар божий, шестое чувство, если пожелаешь. Эта девочка говорит с лошадьми – и, представь себе, они слушают.

Четыре часа и шесть бутылок спустя Август с Марленой танцуют под песню «Может, это луна», а я отдыхаю в мягком кресле, закинув правую ногу на подлокотник. Август кружит Марлену и останавливается, держа ее на вытянутой руке. Его качает, волосы у него взъерошены, галстук-бабочка съехал набок, а несколько верхних пуговок на рубашке расстегнулись. Он сверлит Марлену до того пристальным взглядом, что даже не похож на самого себя.

– В чем дело? – спрашивает Марлена. – Агги, ты в порядке?

Не отводя от нее глаз, он оценивающе поводит головой. Губы его кривятся, и он начинает медленно, размеренно кивать.

У Марлены расширяются глаза. Она пытается отступить назад, но он перехватывает ее за подбородок.

Я приподнимаюсь в кресле, готовый броситься на помощь.

Август еще некоторое время смотрит на Марлену пылающим суровым взором. Потом выражение его лица вновь меняется и становится до того растроганным, будто он вот-вот зарыдает. Притянув Марлену к себе за подбородок, он целует ее в губы, после чего удаляется в спальню и падает лицом на постель.

Она заходит в спальню вслед за ним и, перевернув, укладывает на середину кровати, а потом снимает с него туфли и бросает на пол. Выйдя из спальни, она задергивает бархатный занавес и тут же отдергивает его обратно. Выключив радио, усаживается напротив меня.

Из спальни доносится богатырский храп.

В голове у меня гудит. Я совершенно пьян.

– Что, к чертям собачьим, с ним было? – спрашиваю я.

– Ты о чем? – Марлена сбрасывает туфли, закидывает ногу на ногу и, склонившись, растирает подошву.

– Ну, только что, – лепечу я, – когда вы танцевали.

Она резко поднимает на меня глаза. Лицо ее искажается, кажется, она сейчас заплачет.

Отвернувшись к окну, она подносит палец к губам и с полминуты молчит.

– Якоб, ты должен понять кое-что про Агги, – наконец произносит она, – но я не знаю, как объяснить.

Я наклоняюсь к ней:

– Попробуйте.

– Он… переменчив. Он может быть самым обаятельным человеком на свете. Как во время ужина.

Я жду продолжения:

– И?…

Она откидывается в кресле.