Воейков

Наконец состав подошел к берегу реки Теджен, только что разворотившей плотину, которая снабжала водой арыки разросшихся у Теджена поселков. Из расспросов местных жителей Александр Иванович узнал, что искусственное орошение, ставшее возможным благодаря плотине и арыкам, уже привлекло к берегу Теджена довольно многочисленное население. Больше десяти тысяч туркменских войлочных кибиток стояло в Тедженском оазисе. Наряду с пшеницей и ячменем здесь сеяли люцерну, которая давала высокие урожаи.

«Вот что значит искусственное орошение!» — снова подумал Воейков.

Недалеко от старинного города Мерва[62], с его разрушенными стенами, древними мечетями и крепостными стенами, унылыми пыльными улицами, было расположено «Мургабское государево имение». На станцию Байрам-Али встречать профессора вышли все чины администрации имения. На кителях нескольких чиновников Воейков увидел университетские сине-белые крестики и овальные нагрудные значки сельскохозяйственных институтов. Удельное ведомство, распоряжавшееся имениями царской фамилии, не жалело денег на приглашение специалистов, чтобы повысить доходы первого помещика России — царя Николая II и его многочисленной родни.

В имении Воейков увидел немало интересного. Уровень реки Мургаб был поднят плотиной. Вдоль реки и отведенных от нее каналов зеленели сады и хлопковые поля.

— Мы повезем вас на моторной лодке, — сказал управляющий имением.

Здесь, среди бескрайных среднеазиатских пустынь, это казалось чудом.

Удельному ведомству принадлежали лучшие земли Мургабского оазиса. Но обрабатывалась лишь их часть воды все-таки и здесь не хватало. Оросительные каналы были построены нерационально.

В небольших поселках Байрам-Али и Иолотань стояло несколько уютных домиков для администрации имения. Ей жилось прекрасно. О рабочих же никто не беспокоился. Они ютились в землянках или юртах.

Жившие вокруг Мерва туркмены были по преимуществу кочевниками и занимались разведением верблюдов, лошадей, овец. Главным занятием женщин и детей было изготовление темных ковров с чудесными узорами. За эти ковры, известные тогда под названием «текинских», скупщики платили туркменам жалкие гроши, а затем по высоким ценам перепродавали их петербургским и московским купцам, в свою очередь наживавшим огромные барыши.

Вернувшись в Мерв, Воейков попросил начальника станции прицепить вагон к поезду, идущему на восток. У станции Чарджоу путешественник сделал длительную остановку.

Расположенный на берегу самой большой реки Туркестана — Аму-Дарьи, Чарджоу славился прежде всего замечательно ароматными и сочными чарджоускими дынями, но ко времени приезда Александра Ивановича эти дыни еще не успели созреть.

Другой достопримечательностью Чарджоу, менее известной тогдашней «широкой публике», был большой железнодорожный мост, который приходилось защищать от паводков мощной реки и от песков, наступавших на железнодорожную насыпь.

Могучая река медленно катила свои темношоколадные воды. Она несла такую массу лёсса, что казалось, будто это не вода, а раствор глины, медленно ползущей под мостом.

Далеко впереди Воейков видел почти пустынные берега с очень редкими постройками.

— Как много воды пропадает даром! — невольно вырвалось у него. — Аму-Дарья может оросить десятки, нет, сотни тысяч десятин земли! Но пески? Ведь если они будут надвигаться на канал, поля и сады, вся работа по созданию оросительной системы окажется напрасной! Проблема борьбы с песками куда как нелегка!

Ответ на этот мучивший его вопрос Воейков получил на небольшой станции Фараб, где лесовод В.А. Палецкий показал ему музей. Здесь были собраны экземпляры растений и животных пустыни, а на стендах и в ящиках демонстрировались различные средства борьбы с движущимися песками. Много пришлось поработать лесоводам, чтобы найти лучшие и самые дешевые способы закрепления песков с помощью растений. Выработали целую систему. Сначала сеяли траву селин, обладающую свойством свертывать свои листья под лучами солнца и раскрывать их после заката. На почве, уже частично скрепленной селином, начинали расти кустарники, в том числе песчаная акация и приземистые стволы саксаула.

Лесничим Палецкому и Андросову удалось развести саксауловые рощи на протяжении многих километров железной дороги. Воейков с Палецким проехали вдоль посадок на дрезине. На тех участках, где травы еще не закрепляли пески, вдоль полотна были поставлены загородки из камыша.

«Теми же мерами можно защищать и будущие каналы», — думал Воейков, осматривая обширное хозяйство Палецкого.

Снова потянулись долгие километры однообразной знойной пустыни. Когда наступала ночь, Воейков выходил на площадку вагона, открывал дверь и садился на ступеньки: только тогда можно было дышать полной грудью, а порой приходилось набрасывать на плечи даже пальто.