Военная фортуна

«Ламберт скончался скорее от горя, чем от ран, — подумал Стивен. — Третий фрегат спускает флаг перед американцами! Думаю, Джека, в его ослабленном состоянии, это тоже убило бы, будь он капитаном этого корабля. И даже так он на ладан дышит». Мэтьюрин поразмышлял некоторое время о стимуляции, позитивной и негативной — о том, что позволило не оправившимся от испытаний «леопардовцам» выказать в бою такую силу и деятельность, и о том, что затем отбросило их вновь к крайней степени изнурения.

«Джек будет жить, сомнений нет, и организм его чувствует себя лучше, нежели ожидалось. Но его постиг страшный удар. Иногда, со мной наедине, он предстает буквально униженным, он словно извиняется за некие необоснованные свои притязания. С прочими же Джек ведет себя холодно, сдержанно, иногда даже резко, что так противоречит обычной его дружелюбной манере. И рецидив болезни меня вовсе не удивит. Теперь, когда трудности с испражнением преодолены, главной его заботой стало постоянно разыгрывать нелепую браваду, с целью показать американским офицерам, что для него это все пустяки, что англичане умеют проигрывать так же достойно, как побеждать. Помню, как твердо он держался, попав в плен к французам, но сейчас дело другое: эти джентльмены — американцы, а „Ява“ — третий фрегат, взятый их ничтожными морскими силами, и нет ни одной победы, какую можно расценивать как реванш. Парни эти ведут себя по-джентльменски, за исключением пары штрихов — мне трудно принять как должное табачную жвачку, то и дело пролетающую мимо ушей, пусть даже и пущенную с большим искусством. Но надо быть больше чем человеком, чтобы скрыть обуревающие их радость, самодовольство, и, не побоюсь этого слова, счастье при мысли о том, что ими повержена сильнейшая морская держава мира. И даже если офицерам это удалось, то как заткнуть рты бесхитростным ребятам из экипажа корабля, этим вот веселым плотникам с конопатками?».

Шайка «веселых плотников» переместила его на наветренный борт, принявшись заделывать зияющий в палубе пролом, накрытый до того куском просмоленной парусины. Причем переместила вполне вежливо: «Поосторожнее ходите тут, сквайр — дыры такие, что фургон провалится». Дыр и правда было много — с самого выхода из Сан-Сальвадора корабль гудел от перестука молотков. Но к этому Стивен настолько уже привык, что этот новый всплеск прямо под ухом не прервал хода мыслей. Да, по-джентльменски. Ему вспомнилась трогательная забота, с которой янки проследили за тем, чтобы ни одна вещь из пожитков офицеров «Явы» не пропала или не была украдена. Перед мысленным взором возник высокий американский мичман с его дневником и кипой бумаг Джека под мышкой, спрашивающий у всех: «Чья эта черная книжка?». Мэтьюрин сохранил не только дневник и письменный прибор, но и все до единого носовые платки и пары чулок, поднесенными ему в подарок. Некоторые из дарителей были, увы, мертвы теперь, и остались в трех тысячах миль за кормой. Слово «дневник» заставило его нахмуриться, но бесконечная разбегающаяся кильватерная струя понесла прочь мысли, вернее, череду картин, и в пенной белизне он снова видел церемонию в Сан-Сальвадоре, во время которой командир американцев, коммодор Бэйнбридж, обратился к способным внимать ему пленникам. Если те, говорил он, дадут слово не выступать до законного размена против Соединенных Штатов, их прямо сейчас направят в Англию на двух картельных кораблях. Потом была церемония более частного порядка, на которой генерал Хислоп от себя лично и от всех уцелевших офицеров «Явы» преподнес коммодору превосходную шпагу в благодарность за доброту к пленникам. Доброту, распространившуюся не только на личные вещи, но даже на драгоценный губернаторский сервиз генерала, что особо подстегнуло красноречие Хислопа.

Дневник. Слово зацепилось за что-то в сознании, и Стивен остановился, чтобы осмыслить. В свое время у него выработались два опасных пристрастия. Первое — лауданум, бутилированная сила, напиток забвения, поначалу помогший ему перенести страшные переживания, связанные с Дианой Вильерс, но затем обратившийся в тиранического властелина. Второй привычкой было ведение дневника — безобидное, полезное даже занятие для большинства смертных, но крайне неразумное для агента секретной службы.