Военная фортуна

Голос у него был сильный и властный, словно ему выпало осуществить неприятный долг, и, выполняя его, коммодор говорил в более резком тоне, чем обычно. В течение всего плавания он держался с Джеком очень любезно и уважительно, хотя несколько сдержанно и отдаленно, быть может из-за болей в раненой ноге, и этот новый тон обеспокоил Стивена.

— Прошу извинить меня, — заявил коммодор. — У меня тысяча срочных дел. Мистер Эванс, на пару слов.

Эванс вернулся.

— Этого я и боялся, — пояснил он, усаживаясь рядом со Стивеном. — Хотя никаких официальных сведений нет, я уяснил, что с обменом нашего пациента выйдет длительная задержка.

Он наклонился и поднял веко Джека. Бессмысленный, невидящий взгляд не выражал ничего.

— Если этот обмен вообще состоится.

— Имеются у вас какие-нибудь догадки о причинах подобной ситуации?

— Полагаю, она как-то связана с «Леопардом», — неуверенно сказал Эванс.

— Но капитан Обри не имеет никакого отношения к той позорной истории, когда обстреляли «Чезапик». Кораблем командовал совсем другой человек, а Обри в это время находился в пяти тысячах миль оттуда.

— Я не имел в виду ту историю. Нет. Похоже, это случилось, когда этим треклятым кораблем командовал именно он… Но простите, я не имею право ничего больше говорить. Да и сказать мне, в общем-то, нечего. Слышал только сплетни, что кто-то когда-то поставил под сомнение его поведение — по недоразумению, несомненно, — но капитана задержат до выяснения ситуации.

Шумное, затрудненное дыхание Джека прервалось. Он приподнялся в койке, выкрикнул: «Привести корабль к ветру!» — и повалился снова. Стивен с Эвансом поправили его на подушках, и каждый схватил по руке, пощупать пульс. Они обменялись взглядами и значительными кивками — сердце пациента колотилось как бешеное.

— И как же нам лучше будет поступить? — спросил Стивен.

— Ну, — протянул Эванс, — большинство ваших офицеров устраивается в гостинице у О’Рейли под честное слово; матросов, разумеется, держат в казармах. Но в данном случае это не годится, да и новый госпиталь я настоятельно не рекомендую. Штукатурка на стенах едва просохла, и я сомневаюсь, что даже обычная пневмония, поразившая лишь верхушку правого легкого, не окажется смертельной в такой нездоровой сырости. С другой стороны, мой шурин, Отис. П. Чоут, тоже доктор, содержит небольшое частное заведение, которое называет «Асклепия». Оно расположено в сухой, здоровой местности близ Бикон-Хилл.

— Чего же еще желать? Но… Но какова стоимость его услуг?

— Весьма умеренная, надо полагать. Она просто обязана быть умеренной. Скажу как на духу, сэр, мой шурин человек с твердыми убеждениями, и его «Асклепия» вовсе не доходное предприятие. Отис П. Чоут — отличный, грамотный врач, но расходится во мнениях со своими земляками. Прежде всего, он противник алкоголя, рабства, табака и войн — всех войн, включая индейские. И я обязан предупредить вас, сэр, что большая часть служащих у него — ирландки, настоящие папистки, вынужден признать. И хотя я лично не заметил склонности к пьянству и распутству, в которых привыкли обвинять несчастных дикарок с этого острова, и хотя большинство из них более-менее говорит по-английски и кажется достаточно опрятными, факт сей сделал «Асклепию» непопулярной в Бостоне. Поэтому наполняют ее — но наполняют это сильно сказано — скорее помешанные, которых друзья не решаются держать дома, чем больные, нуждающиеся в терапевтической или хирургической помощи, для которых изначально строилась лечебница. В народе ее называют сумасшедшим домом Чоута, и договариваются даже до того, что при таком докторе и сиделках никто не заметит особой разницы между пациентами и медицинским персоналом. Я выкладываю все начистоту, доктор Мэтьюрин, потому как уверен, что многие люди постараются предостеречь вас против подобного заведения.

— Ценю вашу откровенность, сэр, — начал было Стивен, — но…

— Не переживайте за Мэтьюрина, — произнес вдруг Джек глухим, хриплым голосом с неровными интервалами. — Он сам ирландский папист, ха-ха-ха! Надирается как лорд к девяти утра каждый день, и лыка не вяжет!

— Это правда, сэр? — прошептал Эванс, выглядя более смущенным и растерянным, чем Стивен был способен себе представить, поскольку хирург «Конститьюшн», обладатель манер строгих, даже церемонных, неизменно являл миру спокойное и бесстрастно лицо, храня выражение мрачного достоинства.

— Я понятия не имел… подумать не мог даже… Ваша трезвость, ваш… Но от извинений только хуже. Прошу извинить меня, сэр, и примите заверения, что я и в мыслях не держал вас обидеть.

Стивен взял его за руку и сказал, что не сомневается в этом. Но Эвансу оказалось не по силам обрести прежнее самообладание.

— Полагаю, «Асклепия» доктора Чоута подходит нам идеально, — заявил, не выдержав, Стивен.

— Да, — подхватил Эван. — Да-да, да. Я немедленно переговорю с коммодором и попрошу у него разрешения на отъезд. Он, естественно, в ответе за ваше содержание, и обязан будет представить вас по первому требованию. Я тут бессилен.