Военная фортуна

— Я хотел бы проследить за тем, как мои люди поднимаются на борт.

Он весь мир отдал бы за право присесть расположенную буквально в шаге карронаду, но продолжал стоять пока все «леопардовцы» и «фличи» не оказались на палубе. Потом представил своих офицеров; от его внимания не укрылось и то, как нерасторопно действовали «яванцы», поднимая их катер.

Джек спустился в каюту, и пока капитан Ламберт распоряжался насчет стакана бренди и сладких пирожков[23] — «только тех, что поменьше, слышите вы, поменьше!», — он наполовину наощупь нашел дорогу на кормовой балкон, где и рухнул.

— Чтобы вознестись, надо рухнуть, — сказал он сам себе, полулежа-полусидя — здесь негде было растянуться во весь его немалый рост — и наслаждаясь покоем и уютом.

— И причем здесь сладкие пирожки, — подумалось ему значительное время спустя. — Его зовут Ламберт, Гарри Ламберт. Комадовал «Эктивом» во втором году; при Трафальгаре отрезал «Сипьон»; женат на сестре Мэйтленда. Сладкие пирожки… Ах, да: со дня на день должно наступить Рождество!

Так и было, и вопреки страшной жаре камбуз «Явы» производил пудинги и пироги в количестве, способном удовлетворить здоровой аппетит более чем четырех сотен матросов и юнг и двух десятков тех, чью тягу к пище трудно было назвать человеческой.

«Ява» представляла собой превосходный, быстрый и остойчивый фрегат с высоким межпалубным пространством. Корабль можно было назвать просторным по флотским меркам, если бы на нем размещался только обычный экипаж тридцативосьмипушечника. Но «Ява» шла в Бомбей, везя нового губернатора и его многочисленную свиту. Мало того, на нее погрузили пополнения для «Корнуоллиса», «Хамелеона» и «Икара». В результате там, где три сотни человек могли жить, есть и спать с относительным комфортом, четыре сотни маялись в тесноте — в дни наказаний не хватало места даже чтобы кошкой размахнуться как следует. Поэтому размещение дополнительных двух десятков вызвало серьезные затруднения. Затруднения в отношении площади, а не довольствия: «Ява» была отлично снаряжена, ее трюм, помимо обычных припасов, населяли овцы, свиньи и птица, и хотя капитан не слыл богачом, кают-компания могла похвастаться довольно знатной кладовкой. Заведующий ей офицер немедленно распорядился устроить забой гусей, уток и молочных поросят.

И все же, вопреки отличной погоде и одурманивающим ароматам праздника, рождественской радостью на корабле и не пахло. Стивену фрегат на первый взгляд показался самым мрачным судном из всех на его памяти. Народ тут был добр дальше некуда: гостей приоснастили с удивительной щедростью: самый рослый из лейтенантов одолжил капитану Обри мундир, а Ламберт обеспечил для него подобающие рангу знаки отличия. Хирург «Явы» отдал Стивену лучшие свои китель и бриджи, и это вдобавок с анонимным комплектом белья, появившимся в каюте. Но веселости на борту не ощущалось, и когда Мэтьюрин, беспробудно проспав всю ночь, побрившись, навестив тяжелообожженных в лазарете и совершив прогулку по палубе, свел за завтраком знакомство с членами кают-компании, он нашел их общество поразительно унылым. Ни единой улыбки, ни намека на взрывы свойственного морякам веселья, никаких грубоватых каламбуров, соленых шуточек, поговорок и баек, к коим он так привык и которых ему, на удивление, так теперь не хватало. Нет, молчунами их назвать было трудно, напротив, разговор лился беспрестанно. Но тон его был каким-то натужным, мрачным, наигранным, язвительным или злым. К тому же все беседы сводились исключительно к профессиональной теме, и Стивен пришел к выводу, что променял скуку «Ля Флеш» на скоку еще большую, поскольку говорили только об американском флоте, а сидящих за столом было вдвое больше. «Как не хватает в море женщин, — размышлял он. — Они могли бы хоть ненадолго отвлечь моряков от всех этих пумбер-гарпингсов и тумбер-футтоксов, привнеся хоть толику цивилизации, пусть даже умозрительного свойства, и пусть даже с угрозой морального сдвига».

Доктор пришел к столу первым из «леопардовцев» и помимо любезных предложений отведать кофе, чаю, бараньих отбивных, бекона, яиц, маринованной сельди, холодного пирога, ветчины, масла, тостов и мармелада, и вообще чувствовать себя как дома, с ним почти не разговаривали. Все вокруг явно считали его не вполне оправившимся от пережитых испытаний, предполагали, что он оглох, и хирург фрегата просил не волновать гостя: «У него наличествуют несоразмерно возбужденные реакции, свидетельствующие о сердечной травме». Штурман спросил, что мистер Мэтьюрин думает о «Президенте».

— В высшей степени неудачный выбор, сэр, — последовал ответ. — Слаб, с гнильцой, подвержен атакам со всех сторон.

— Неужели, сэр? — изумился штурман. Другие офицеры насторожились.

— Допустим, он сносно освоил древнееврейский, допустим, владеет располагающими манерами и прелестной женой. Нет предела личным его достоинствам. Но учтите разлагающее влияние власти, необузданное стремление к должности…

— Я спрашивал насчет корабля, сэр. Фрегата «Президент».