Военная Россия

"Политический вопрос" в России - это вопрос, на который имеет право дать ответ (в виде приказа) лишь высшая власть. Между тем, политика - от слова "полис", "город". "Политический вопрос" - это всякий вопрос, который не может быть разрешен одним человеком, сколь бы высоко он ни сидел, а должен быть решаем совместно с другим. Какого цвета стены в моей комнате - не политический вопрос. Какого цвета подъезд в многоквартирном доме - политический вопрос. Но в России большинство подъездов (и школ, и вообще учреждений) выкрашены в казарменный коричневый или грязно-салатовый цвет. Политика подменена насилием. Покрасить подъезд - боевая задача, требующая организации насилия сверху. А беда не в том, что сто солдат не выкопают колодец быстрее ста штатских. Сто солдат вообще выкопают не колодец, а ракетную шахту. Считать армию "мускулами народа", - всё равно, что считать считать себя устройством для сжимания ладони в кулак. Но кисть, которой красят подъезд, не держат кулаком, её пальчиками держать надо. Народ же, у которого вместо мускулов - армия, обречен ездить в инвалидной коляске, пусть даже и с пулемётом. Это в лучшем случае - если у него газ и нефть. А в худшем будет просто валяться на куче тряпья и заживо гнить.

 

ПРАВО И ПРИКАЗ

Русский язык не принял слова «ордер» в значении «порядок». Традиционная жалоба на то, что «страна наша обильна, порядка только нет», есть жалоба на беспорядок внешний, материальный. Главное значение слова «порядок» отсылает к деревенской или армейской жизни. Дома и солдаты стоят в определённом порядке. Порядок есть прежде всего ряд неподвижных предметов. «Порядок движения» - сочетание для русской культуры противоречивое. Либо порядок, либо движение. Движение нарушает порядок. «Есть упоение в бою», но порядка в бою быть не может. «Боевые порядки» - это у «немцев» (в значении «европеец»). Война всё списывает – прежде всего, прорыв наружу внутреннего хаоса.

Идеал поведения – и не только время войны – «берсерк», воин, крущащий всё направо и налево, убивающий без разбору «своих» и «чужих». Это вызывает восторг, это ценится и вне войны. То, что в любом другом народе Запада и Востока считалось бы хулиганством, в России – достойное поведение. Разворотить, разбить, загадить, тут – протест вовсе не против социального порядка, а порядка вообще. Порядок воспринимается как мертвое, причём мёртвое агрессивное, подступающее к горлу. Жизнь есть борьба со смертью, смерть есть мёртвый порядок, следовательно, жизнь есть война с порядком. Порядок живым не бывает!

Такое представление о порядке отдаёт предпочтение пространству перед временем. Порядок есть упорядоченность в отдельно взятый момент времени. Порядочно может быть лишь мгновение. Считать ли это прекрасным, дело вкуса. В принципе, русский человек любит порядок в пространстве, он только не любит времени и не умеет в нём порядочно жить. Из отдельных мгновений не складывается времени, а только хаос. Отсюда «авральность»: порядок можно навести на один какой-то момент, сознавая, что в следующее мгновение он сразу будет разрушен. Отсюда и неспособность закончить работу к сроку, решительное предпочтение работы недовершённой, рассматривание незавершённости как признака надёжности и жизненности. Что завершено, то мертво.

Нормальное представление о порядке есть представление, которое отдаёт предпочтение порядку во времени. Человек ведь не кирпич, он живёт не в пространстве, а именно во времени. Отсюда идея устава («ордена», «ордера») не как предмета, который «уставлен» в пространстве, а как распорядка действий во времени. Алгоритм, программа, а не надгробие. Ноты и песня, а не патронташ с автоматом. Русский – не певец, русский – боец. В храме он озабочен не тем, как петь Богу (для этого клирос, общенародного пения нет, есть лишь издевательство над «гарно спивающими»  украинцами), а тем, как стоять перед Богом. Стоять, не ходить! Стоять по-военному. Идеал – в житии Иосифа Волоцкого: не шелохнувшись в течение многих часов.

Отсюда подозрительное отношение ко всякому уставу как к ограничению свободы. Под «свободой» понимается всего лишь бездвижность. Нет идеи свободы как возможности вставать в одно и то же время во время работы и вставать в любое время во время отпуска, как возможности не думать о том, украсть или не украсть, а просто следовать раз и навсегда установленному принципу (не красть). Свобода – не связь, а бессвязность. В пространстве такое восприятие ненормально, материальные связи слишком крепки, чтобы поддаваться вольному обхождению. Время кажется спасением от ограниченности пространства, царством свободы.