Военная Россия

Во-вторых, в милитаристском обществе прогностическая, разумная способность целиком подчинена страху. Милитаризм боится, милитаристский ум всю поступающую к нему информацию деформирует, оценивая с одной точки зрения — как угрозу. В быту человек с такой психологией называется параноиком, конспирофобом. Что бы ни происходило, во всём он видит заговор против себя, угрозу своему существованию. Нормальные пророки пророчествовали о разном, но прежде всего о спасении и наказании за маловерие в высшую силу. Милитаризм всегда пророчествует об одном: о неизбежности гибели, о спасении через нападение, о том, что надо полагаться лишь на себя. Это крайнее, патологическое выражение "болезни эксперта" (когда психиатр во всех видит сумасшедших, прокурор убеждён, что все — преступники). Именно этот аспект милитаризма побудил Дж. Маркса обыграть два значения слова «интеллект» ("интеллидженс") в английском языке — «разумность» и «разведка», заметив, что "армейский интеллект" есть противоречие по определению.

В-третьих, милатаризм подменяет совесть, способность человека выстраивать этические системы для взаимодействия людей. Суд упраздняется, остаётся трибунал, то есть личный произвол, нацеленный не на восстановление мира, а на уничтожение того, кто не слушается приказа. Это антиправо, оберегающее прежде всего произвол приказа. В стране-армии приказ, в нормальной стране — право. В первой что не разрешено, то запрещено, во второй — разрешено всё, что не запрещено.

Четвёртая «ипостась» человека — миротворческая. Это вовсе не обязательно пацифизм, это прежде всего сама способность (и желание) налаживать отношения с другими, быть сыном, братом, коллегой, мужем, другом, соседом. Нормальная страна основана на самоуправлении и самоорганизации снизу. Страна-армия запрещает самоорганизацию, она предельно централизована. Поэтому же в ней власть не избирается, а тяготеет к передаче по наследству, — как и в армии передача власти осуществляется не через выборы, а через назначение как замену наследства.

Пятая сторона человеческой личности — творческая, производящая, способность работать для достижения тех целей, которые ставят первые четыре ипостаси — осмысленности, разумности, справедливости, мира. Работа, конечно, и в милитаристском государстве остаётся насущной необходимостью. Более того: жизнь сводится к работе, работа становится оправданием существования и прикрывает милитаризм. Ведь булочник и в милитаристском государстве делает те же булки, что в нормальном. Стреляет меньшинство. Тем не менее, совесть подсказывает, что булки в воюющем государстве имеют несколько иной смысл. Булки, религия, спорт, педагогика…

Спенсер относил религию к особенностям «государства-армии», но речь, несомненно, должна идти о том, что милитаризм проявляется в религиозных формах, инфицируя веру. Христианство бывает и милитаристским, и нормальным. В обычном обществе могут существовать религии, обладающие всеми чертами милитаризма, хотя и не обладающие реальной властью и оружием.

Идеи Спенсера развил американский социолог Гарольд Лэссвил (1902–1978) в своей статье 1941 г. «Государство-гарнизон». Главным, конечно, является вопрос о том, как отличить милитаризм от «обычной» армии. Вполне возможно, что ответа и не существует — с точки зрения пацифизма, любая ориентация на убийство, в том числе, ради «обороны общества», продуцирует милитаризм. На практике различие достаточно очевидно: американский историк милитаризм Альфред Вагтс считал, что «армия, устроенная так, что служит не целям подготовки к возможной войне, а интересам военных, является по своей сути милитаристской».

Милитарист всегда подчёркивает качественное отличие — в лучшую сторону — своей империи от иных. Нехорошие китайцы и французы вели с Китаем опиумную войну, а Россия — не вела. Правда, Россия во время второй опиумной войны «получила» от Китая Приамурье и Приморье за противостояние Франции и Англии. Но разве можно сравнивать человека, который подобрал кошелёк, оброненный во время ограбления, с грабителем? Правда, Англия и Франция уже давно ничем от Китая не пользуются, а оброненные Приамурье и Приморье — наши по сей день. Как и Воловьи Лужки.