Шулленбург, уже ясно понимавший, что война приближается с каждым днем, выполнил полученные указания и сделал все необходимые визиты, запросы и заверения. Он не был точно информирован о роковой дате, но по ряду косвенных признаков и намеков, которые сделал ему в Берлине Риббентроп, отдавал себе отчет в том, что война мчится на всех парах и до ее начала остались буквально часы…
Шулленбург частично поделился тревогами с женой и велел ей очень осторожно, чтобы ни в коем случае не заметила горничная, подготовиться к внезапному отъезду — собрать необходимые вещи, уложить чемоданы и т. п. Сам же он потихоньку приводил в порядок свой личный архив, уничтожая лишние документы, свои! записи и копии служебных писем.
Жена господина фон Шулленбурга, когда он велел ей готовиться к внезапному отъезду — разговор велся шепотом в их квартире, — сразу побледнела и тихо заплакала. Она не поняла, что это связано с предстоящей войной, и решила, что ее муж имеет основания опасаться опалы, отстранения от должности и, возможно, даже заключения в один из концлагерей, о которых ходили такие страшные слухи.
Шулленбургу стало жаль ее, они прожили вместе много лет, и, право, она была ему верной подругой. Чтобы успокоить жену, он чуть было не рассказал всю правду, но в последний момент испугался — все-таки женщина, кто знает, не разболтает ли она тайну какой-нибудь другой даме из дипкорпуса, и не станет ли это как-нибудь известно агентуре гестапо, которая немедленно донесет об этом в Берлин…
И, притворяясь заснувшим, подивился старый дипломат времени и режиму, наступившему в его бедной Германии, когда даже с женщиной, носившей твое имя уже столько лет, страшно поделиться тем, что тебя волнует, что не дает тебе уснуть, что неотвратимо и гибельно, как безумие, и безумно, как гибель…
Плохо спал в эти дни и господин военный атташе, осведомленный лучше Шулленбурга о подкрадывавшихся событиях.
Тогда, в день получения ордена, он расхохотался, посмотрев на свое отображение в зеркале. Но, странное дело, это был горький, мучительный смех, и тяжесть новенького ордена почему-то не радовала, а как-то угнетала самое сердце, над которым он был приколот. Да, угнетала, хотя не так уж он был весом, этот кусочек позолоченного металла. Скверные предчувствия щемили душу господина фон Вейцеля, и он не в силах был их отогнать. Опасные мысли роились и жужжали, как мухи, в голове господина полковника, недозволенные, опасные мысли, любой из которых было бы достаточно, если б она стала известной, чтобы блистательный господин атташе был брошен в подвал или вздернут на виселицу…
Конечно, господин Вейцель в эти последние июньские дни был очень занят не только своими недозволенными мыслями, все чаще одолевавшими его. Много времени требовалось для подготовки и отправки дипломатической почты, перевозимой специальными курьерами, секретного архива, а также для подготовки агентурной работы в предстоящих военных условиях, для бесконечных ответов на бесконечные секретные запросы о состоянии железных и автомобильных дорог, подъездных путей, о дислокации военных и гражданских аэродромов, хлебных элеваторов, оборонных заводов, складов государственных резервов, интендантских баз, морских и речных портов, о видах на урожай, особенно на Украине и в Белоруссии, новых типах самолетов, танков и артиллерийских орудий.
К несчастью, военный атташе и его аппарат не имели данных для ответа на большинство этих запросов, посыпавшихся в эти июньские дни в невиданных количествах. На часть из них можно было ответить на основании/ ряда советских справочников по разным отраслям транспорта, и народного хозяйства и собранных в свое время вырезок из столичных и провинциальных журналов и газет. Дело в том, что отсутствие достаточно надежной агентуры еще в свое время вынудило господина атташе завести особую картотеку, которая питалась отрывочными данными по всем этим вопросам, иногда проникавшими на страницы советской печати и специальных изданий. При надлежащей обработке и сопоставлении эти отрывочные материалы все-таки представляли известную ценность и теперь очень пригодились господину Вейцелю для ответов на бесчисленные запросы, хотя он и не был уверен в точности своих выкладок и данных.
Но так или иначе он ответил, и это уже пока гарантировало от всякого рода неприятностей и осложнений.
Несмотря на всю горячку этих последних мирных дней, господин Вейцель интересовался и ходом подготовки «операции Сириус», которой теперь занялась «другая линия» германской разведки, то есть система гестапо.
Вейцелю не сообщили особых подробностей о ходе подготовки этой операции, но все же рассказали, что загадочная «дама треф» уже переброшена из Ленинграда в Челябинск, где запущено в производство новое орудие конструктора Леонтьева.
В середине июня Вейцелю также сообщили о том, что и сам Леонтьев выехал из Москвы в Челябинск, по-видимому, для наблюдения за ходом производства нового орудия.
В эти дни все отраслевые линии германской разведки и гестапо развили лихорадочную деятельность.