Военно-морские, охотничьи и рыбацкие истории. Серьёзно и смешно, всегда с любовью. Книга 1

Путь наш дальше лежит через высокий мрачный ельник, где нас по-всякому ругает сойка, довольно долго перелетая за нами с дерева на дерево. Потом, потеряв интерес, птица потихоньку отстает. Выходим на край мохового болота с чахлыми сосенками. Под ногами хлюпает вода. Кое-где виднеются кочки с редкими ягодами клюквы. Это болото ближнее к жилью, поэтому местные и дачники почти подчистую выбирают ягоду уже в конце августа. Собирают её ещё белую, рассыпают где-нибудь на полу и ждут, когда покраснеет, чтобы сдать в приёмный пункт и что-то заработать. Витаминов в такой ягоде меньше, и раньше попало бы этим сборщикам по первое число, но сегодня жизнь людей сильно изменилась, и винить их в том, что хотят они хоть каким-то способом заработать себе на пропитание, будет несправедливо.

Выходим на более-менее сухой отвал старой осушительной канавы и медленно продвигаемся по нему. Линда впереди поднимает пару рябчиков и копается в набродах. Соскучилась собачка по птичьему запаху, поэтому некоторое время позволяю ей это делать. Через пятнадцать минут канава выводит нас на старую лесную дорогу, почти заброшенную. Когда-то, уже на моей памяти, дорога приводила в живописную деревеньку из двадцати изб, где ключом кипела жизнь. Деревенька эта стояла на излучине Извилистой речки – притока нашей Большой реки – и была окружена лугами и полями. На лугах паслись коровы и овцы, в полях росли рожь, ячмень, лён, картошка, капуста, свёкла и огурцы. Избы утопали в кустах сирени, черёмухи и рябины. Везде были видны работающие люди и играющие белоголовые ребятишки… Двадцать пять лет назад началось великое переселение. Соблазнившись «благами» цивилизации, люди перебрались в большую деревню и в посёлок так называемого городского типа, где их ждало электричество, телевизор и море водки во всех магазинах. Работа нашлась далеко не для каждого, и единственная отрада не обременённого делами русского человека быстро свела в могилу лучшие рабочие руки… В избах брошенной деревни из пустых глазниц выбитых стёкол вечерами вылетали летучие мыши и, жалобно попискивая, носились над зарастающими полями. Через десять лет лишённые дранки и шифера крыши провалились, подгнившие стены быстро сравнялись с землёй. Какое-то время на месте домов буйно цвёл иван-чай, а в покосившиеся скворечники ещё прилетали по весне скворцы, но не заселялись, так как огородов и пашен с жирными червяками уже не было. Ещё через два года прямо посреди деревни старый тетерев-токовик организовал по весне довольно приличный ток, на который слеталось до двух десятков краснобровых сине-чёрных петухов, яро бьющихся на полусгнивших бревнах изб. В ожидании рассвета приходилось затаиваться в старой картофельной яме, поэтому строить шалаш необходимости не было. И странным было необычное чувство незримого присутствия на тетеревином току всех этих давно покинувших родовую деревню, а то и ушедших из жизни, людей, с их заботами и страстями…

Когда мы добрались до нашего любимого брусничника, часы показали час дня. Небольшие снежинки кружились в воздухе и сразу таяли, опускаясь на землю, ещё помнящую тепло солнечных лучей. Далеко – метров за сто пятьдесят – поднялось несколько тетеревов. Птицы дружно потянули через болото к чернеющему вдалеке бору. Надежды на то, что один – два тетерева задержатся на ещё обильной ягоде, не было: не август, и даже не сентябрь, поэтому спокойно идём дальше.

Минут через пять со стороны улетевших тетеревов раздаётся уже по-зимнему трубно-звонкий крик ворона, а немного погодя вижу и саму большую чёрную птицу, летящую стороной над болотом. «Подманить, что-ли?» – вдруг проносится в голове шальная мысль: когда-то я хорошо умел имитировать их крики. Мой призыв раздаётся неожиданно громко и немного коряво: «Ккк-ррр-оо! Ккк-ррр-оо-у!», однако чёрный ворон поворачивает и пролетает над самыми нашими головами. Слышен даже шелестящий шум его больших крыльев. Здорово! Удавшаяся детская шалость настраивает на весёлый лад, и начинает приходить уверенность, что день задался, что впереди нас ждёт что-то удивительное…

Линда мастерски сработала осеннего косача

На краю брусничника входим в тёмный еловый лес. Под его деревьями хмуро и сыро. Свет с трудом пробивается к земле. Раскидистые ветви елей закрывают небо. Везде под ногами мокроватый валежник, сброшенные старые еловые иголки, трухлявые пни, кое-где сереет пропитанный влагой ягель. Поневоле чувствуешь себя одиноким… А это что такое? Чёткий отпечаток довольно приличной медвежьей лапы глубоко вдавлен в мокрый мох. Топтыгин прошёл совсем недавно, скорее всего, утром. Обилие ягод и сравнительно тёплый ноябрь позволили ему отложить поиск зимней «квартиры». С местными медведями у нас нейтралитет. В юности у меня было стремление добыть медвежью шкуру, но не было опыта, с возрастом и его накоплением это стремление, к счастью, прошло. Занятно, что сразу увеличилось количество встреч с мохнатым другом. Сегодняшний след снова отправил меня к далёким воспоминаниям.