Военно-морские рассказы

Сон — этот коварный брат Смерти — сморил матроса третьего года службы, отличника боевой и политической подготовки и командира боевой смены мотористов Леху Изотова. Чувствуя, что вот сейчас, ровно через одиннадцать секунд, рухнет прямо здесь, на блестящие от масла паелы кормового машинного, он подозвал напарника, служившего первый год и сопротивлявшегося Морфею несколько успешнее, и проговорил:

— Стой здесь и бди. Если что — разбудишь. — Язык его при этом настолько заплетался, что понять смысл приказа можно было только по губам.

Напарник кивнул. Он понял. И глаза его, с трудом открывающиеся, были как у медведя коалы — окруженные широченными черными кругами.

За оставшиеся три секунды, Леха успел добраться до ящика с ветошью, куда и рухнул, засыпая в полете.

Нам не известно, что снилось Лехе, поэтому оставим его ящику — пусть наслаждаются обществом друг друга, а сами обратимся к напарнику.

Матрос первого года службы был тоже измучен. Но он был матросом первого года службы. И службу понимал правильно. И хотя он еще не постиг закон, гласящий: «Тот, кто служит первый год — много знает, но ни черта не умеет, а тот, кто служит третий — много умеет, но ни черта не знает», к пониманию других законов корабельной организации был уже довольно близок. А потому он вперил снулый взгляд в приборы и, фиксируя положение стрелок, вошел в транс. На первом году очень легко входить в транс. Для этого совсем ни к чему уставать, садиться в позу лотоса или бубнить мантру. Глядишь — живой, потом — хлоп — и в трансе. Хлоп — живой, хлоп — снова в трансе. Со временем это гораздо сложнее, на третьем году, например, в транс войти почти невозможно. И объясняется это не умением, неумолимо повышающимся со сроком службы, а вовсе даже наоборот — уменьшением уровня интеллекта, у некоторых индивидуумов к концу службы сходящего и вовсе на «нет».

Хоть наш первогодок и находился в состоянии нирваны, рефлексы его, оточенные многодневным периодом аварийных тревог, оказались на высоте. И дым, ползущий по переборке подобно сказочному дракону, был обнаружен чуть ли не в момент его появления.

— Леха! Леха! — затряс вахтенный своего командира. — Пожар! Горим!

Леха, как могилы, восстал из ящика и шепотом поставил напарника в известность в каком месте он хотел бы видеть все пожары, включая Большой Чикагский.

После столь эмоциональной речи Леха снова заснул. Стоя.

Первогодок был поражен таким умением старшего товарища, но дым-то никуда не исчез. Не хотел пожар убираться туда, куда его послал Леха.

И наш молодой снова затряс командира.

— Аварийная тревога! — заорал он в грязные раковины Лехиных ушей. — Горим! — И три восклицательных знака в конце.

Не открывая глаз, Леха протянул руку. Безошибочно найдя огнетушитель, вынул из креплений и повернул рукоятку. Струя пены ударила в переборку, шипя и оставляя грязные разводы.

— Да не там! — уворачиваясь от струй взвизгнул молодой.

Леха кивнул и послушно повернулся в сторону возгорания. Все так же — находясь во сне и даже не открывая глаз.

Тральщик прослужил на различных морях и океанах пятьдесят четыре года. И пошел на слом ровно через год после описываемых событий.

Не смотри...

Моряк любопытен. Это его роднит с предками-обезьянами. Все новое и необычное вызывает у него такой интерес... ну как у дальнего предка корзина бананов. Если есть что-то такое в пределах прямой видимости, он обязательно подбежит и посмотрит. Потом пощупает, по сторонам оглянется и в карман спрячет. Бормоча при этом: «Надо взять, а то еще кто-нибудь украдет».

Если же вещь в карман не влезает, или стащить нет никакой возможности, будет смотреть. До тех пор будет смотреть, пока на сетчатке не отпечатается. И ночью снится не начнет.

А сигнальщик любопытен вдвойне. Должен он быть таким, положение обязывает. Обязывает его положение наблюдать. И докладывать. И даже если ничего не наблюдается, обязывает его положение доложить, что ничего не наблюдается. Как акын — что вижу, то пою. Ничего не вижу — все равно пою. Что ничего не вижу.

К исполнению своих обязанностей — удовлетворению любопытства — сигнальщики относятся ревниво. Не дай вам бог лишний раз глянуть в бинокль, или сбить настройку БМТ. Тут же над ухом возмущенное сопение (это в лучшем случае). В худшем — вас навсегда изгонят с мостика. И ввергнут в пучину сигнального остракизма.

Помню, в Индии, где нам пришлось несколько дней проболтаться у грязных пирсов города Мармаган, сигнальщикам, для исполнения своих обязанностей, приходилось буквально проталкиваться сквозь плотную толпу любопытных, заполнившую свободную площадь мостика от леера до леера. Толпа дружно вздыхала, тыкала пальцами и обменивалась впечатлениями. «Пустите, я сигнальщик, — просили сигнальщики».

Пускали, но неохотно.

И правильно. Когда еще выпадет случай вот так, запросто, поглазеть на загнивающий капитализм. Луна — и та нам ближе. Поэтому смотри, набирайся впечатлений. А, ты сигнальщик? Так успеешь еще.

Успели, насмотрелись. Сигнальщики тоже.